Дорога Токайдо - Робсон Сен-Клер Лючия
— Она не из тех, про кого говорят: «часто меняет седла»?
— Нет, господин, она не из тех. Она никогда до сих пор не позволяла себе ничего такого. Да и вся ее одежда осталась либо здесь, либо в «Карпе».
Хансиро стало скучно: много раз он уже слышал такие рассказы, и все они звучали почти одинаково. Женщины просто дуры: убегают с первым попавшимся мужчиной, стоит ему изобразить страстный взгляд, помахать перед ней своим «любовным огурцом» и поклясться в вечной верности. А как только милый друг выманит дурочку из Ёсивары, он продает ее кому-нибудь еще. Комната для одевания куртизанки была обставлена изящно, но этого и следовало ожидать. Если верить тому, что так неохотно открыла ему хозяйка этого дома, девица по имени Кошечка происходила из хорошей семьи. Родные ее матери были знатны, сильны в боевом искусстве, но в кошельках их гулял ветер. Девица эта, должно быть, избалована. И испорчена. И тщеславна.
— Я не представляю себе, как это могло случиться. — Кувшинная Рожа все еще лихорадочно искала способ снять с себя вину за происшедшее. — Сороконожка говорит, что видел гостя княжны Асано в час Крысы у Больших ворот, но саму ее не приметил. Правда, вчера ночью возле ворот произошел несчастный случай…
Хансиро не снизошел даже до бормотания. Он втянул руки внутрь широких рукавов мятой тускло-черной куртки и сложил их на худом, увитом тугими мускулами животе, потом неторопливо просунул одну руку в потрепанный косой вырез горловины и почесал черную щетину на щеке.
Жесткая борода, в которой уже кое-где курчавились седые волосы, скрадывала резкие очертания его широких скул и волевого подбородка, но в темных глазах этого человека вместе с философической грустью светились проницательный ум и сила, граничащая с жестокостью.
С первого взгляда было заметно, что Хансиро давно не посещал цирюльника: широкую часть его черепа — от лба до макушки — покрывала щетина, напоминавшая медвежий мех. Окружавшие эту часть головы длинные волосы были кое-как собраны в большой пучок на макушке и перевязаны шнуром из рисовой соломы.
Знакомый Сороконожки был немного выше среднего роста и очень силен, на что указывали мощные мышцы рук и большие ладони. Ему едва перевалило за сорок, и родился он в год Тигра. За свою жизнь этот человек испытал много бед и научился надеяться только на себя.
Хансиро не любил задавать вопросы, но иногда такой способ розыска оказывался если не самым лучшим, то самым быстрым. А сыщик не хотел тратить на рядовую работу больше времени, чем следовало. Он устал от возни с беглецами и за это дело взялся только потому, что рассказ о падении молодой аристократки возбудил его любопытство.
— Ваши слуги проверяли все?
— Конечно, да. — Попугай теперь бубнил что-то себе под нос и с тоской поглядывал на клетку. — В нашем квартале ее нет.
Хансиро снова продел руки в рукава и опустился на колени. При этом его рука — правая, ибо он был левшой, — машинально потянулась к поясу, где могла бы опуститься на обтянутую акульей кожей рукоять длинного меча и приподнять его острие над татами. Но меч Хансиро находился сейчас под присмотром Сороконожки.
Толстые пальцы Хансиро — большой и указательный — осторожно сомкнулись вокруг несколько черных шелковистых нитей, лежавших на темно-зеленой полосе ткани, прикрывавшей стык двух циновок. Когда сыщик поднял волосы Кошечки на уровень глаз, они свесились с его пальцев чуть не до полу. Кувшинная Рожа глядела на них, как мышь на змею. Она так сильно стиснула руки под светло-лиловым передником, надетым поверх коричневого платья, что почувствовала острую боль в суставах.
Кувшинной Роже шел тридцать девятый год, а в ее профессии рядовых отправляли в отставку по старости уже в двадцать пять. Она много боролась, чтобы укрепиться в своей уютной цитадели. Она выгадывала сто мон с каждого итибу, который посетитель тратил на еду. Она брала проценты с чаевых горничных и слуг и с заработков куртизанок. Теперь эта мегера боялась, что князь Кира оставит ее без места точно так же, как она выбрасывала на улицу женщин, недостаточно молодых, чтобы слыть хорошим товаром.
— Возможно, именно гость вашей девицы не вышел отсюда, — произнес Хансиро.
— Но ведь Сороконожка видел его как раз перед тем, как мэцкэ…
Кувшинная Рожа не договорила: она внезапно осознала, что исчезновение Кошечки и огонь, уничтоживший родственника Киры, могут быть связаны между собой. Сейчас смотрительница заведения походила на ворону, которая только что в стремительном полете врезалась головой в стену.
Хозяйка дома терпимости испытала такое потрясение от своего открытия, что сдернула попугая с плеча и стала баюкать его на руках. Птица попыталась вырваться, издавая похожие на чихание крики, но быстро покорилась судьбе. Хансиро подумал, что его новая работодательница смотрит в лицо вечности с облезлым попугаем на руках. Он не отличался веселым нравом, но выражение ее лица едва не заставило его улыбнуться.
Хансиро подошел к задней стенке комнаты, раздвинул ее, взглянул в один конец заднего коридора, потом в другой. Ни одна женщина, особенно занимающая такое положение, как Кошечка, не отрежет три сяку волос, если не собирается стать монахиней.
— Она была религиозной? — спросил сыщик, даже не обернувшись.
— Не слишком, хотя каждый день читала священные книги.
— А откуда взялась ядовитая фугу?
— Ужасная случайность.
— Что-то слишком много несчастных случайностей на одну ночь, а?
— До сих пор в «Благоуханном лотосе» не случалось ничего подобного. Мой повар — опытный разделыватель рыбы. Он никогда за всю…
Хансиро поднял руку, успокаивая хозяйку «дома выбора». Если здесь и произошло убийство, оно его не касалось; сыщик не занимался убийствами в последнее время, они ему, мягко говоря, обрыдли. Впрочем, и беглецы, как правило, оказывались довольно скучными людьми, но все же были поинтереснее мертвецов.
— С ней был еще кто-нибудь, кроме гостя?
— Ее маленькая горничная прошлой ночью спала в другой комнате.
Хансиро, слегка хромая, прошел по узкому заднему коридору к темному дверному проему, который вел в кладовую. Ступал он осторожно и тихо, словно крался, но широко расставлял ноги в развязной манере бойца. Если бы его длинные, собранные в складки штаны-хакама были новыми и жесткими, они перегородили бы почти весь коридор. Но эти хакама засалились от носки и так выцвели, что их черный цвет сделался серым с синеватыми прожилками. Концы штанин превратились в бесцветную спутанную бахрому, и даже края этой бахромы обтрепались. Хансиро услышал за спиной шуршание одежд и взвизгивание женщин. Он понял, что горничные за бумажными стенками вертятся, словно угри на сковородке, пытаясь подглядеть и подслушать, что происходит, и представил себе, как они перешептываются, прикрывая рты рукавами. Что ж, хотя бы одно утро их головы будут заняты чем-то посерьезнее причесок.
Хансиро остановился в дверях кладовой и попытался вызвать в уме образ Кошечки, доступной девицы, бывшей княжны Асано, опираясь на стиль убранства ее комнат. Кто она — беглянка, жертва преступления или убийца?
Солнце, бившее сквозь щели в стене, проливалось золотым дождем на мешки и бочки. Когда глаза Хансиро привыкли к полумраку, он разглядел на полу кладовой следы веника и длинную полосу рядом с ними, оставленную одеялом. Потом он увидел, что часть пыли на крышках бочек с сакэ насыпана недавно: она была светлее остальной — как белая пена за кормой корабля. В груди Хансиро что-то шевельнулось. Он вспомнил старинные строки:
Хансиро постучал брусом-рычагом по стенкам бочек, потом откупорил заднюю и заглянул внутрь. Труп был голым. Значит, княжна Асано бежала, облачившись в одежду гостя?
