Виталий Гладкий - Ассасины
Они врубились в толпу пиратов с такой свирепостью, что сарацины даже опешили. Казалось, на поле вышли косари, потому что каждый удар меча срезал одного, а то и двух пиратов с такой легкостью, словно они были стеблями чертополоха.
По бокам и сзади рыцарей защищали оруженосцы, тоже неслабые воины, и этот железный разящий кулак шел по палубе нефа, оставляя после себя многочисленные мертвые тела и ручьи крови.
Увидев, как сражаются господа, приободрились и галиоты, не говоря уже о копьеносцах и арбалетчиках. Стрелки снова взялись за свое дело, и арбалетные болты опять полетели в сторону сарацин. Враги находились так близко, что арбалетчикам почти не приходилось целиться; даже болт, выпущенный наобум, находил смуглое тело, не защищенное доспехом.
Вскоре атака сарацин на флагманский неф захлебнулась. Их фанатическое неистовство мгновенно сменилось диким ужасом, и они начали прыгать за борт, потому что безжалостные мечи рыцарей прорубали среди них одну просеку за другой. Последнего пирата ловко снял арбалетчик, когда тот уже считал себя спасенным – перелез через фальшборт и намеревался прыгнуть не в море, а в свою караби. Болт прошил его насквозь, и сарацин, с удивлением посмотрев на выросший из своей груди железный стержень, отправился к своему Аллаху, даже не крикнув от боли.
Робер де Сабле поднял личину шлема с прорезью для глаз и осмотрелся. К его удивлению, нефы пока держались.
Он понял, почему – к воинам и галиотам присоединились пилигримы; многие из них хорошо умели обращаться с оружием, и хотя в Святую землю не положено было брать мечи и копья, но ножи были у всех. Без ножа ведь не пообедаешь. Поэтому паломники, которым тоже угрожала верная смерть, сражались храбро (настолько это было возможно с их оружием), а когда кто-нибудь из них подбирал саблю поверженного врага, то сразу становился полноценным воином – в те времена редко кто не умел постоять за себя.
Неожиданно в настрое сарацин что-то изменилось. Раздались тревожные возгласы, затем прозвучал всеобщий вопль, в котором смешалось все – и ярость, и жажда сражения, и горечь от несбывшихся надежд на богатую добычу. К-б-тан пиратов высоким голосом не прокричал, а провыл сигнал к общему отступлению. Палубы нефов мгновенно очистились, – пираты умели быстро переходить от атаки к отступлению, – и посудины сарацин начали разбегаться по морской глади от судов франков, словно волны от брошенного в воду камня.
Но пираты опоздали. Виной всему был не столько их азарт хищника, терзавшего жертву, сколько дымы горящих судов. Они-то и скрыли от глаз сарацин флот под бордовым знаменем с золотым крылатым львом святого Марка-евангелиста, который поставил лапу на закрытую книгу. Это означало, что венецианские галеры вышли в боевой поход. Адмирал венецианского флота, похоже, сориентировался в обстановке очень быстро, и большие галеры образовали своим строем невод, куда угодила почти вся сарацинская мелюзга.
Венецианские воины расстреливали перепуганных сарацин из больших мощных луков, и когда дело дошло до абордажа, сражаться оказалось некому – многие пираты были мертвы, а остальные, шепча: «На все воля Аллаха…», с присущим восточным народам стоицизмом сдались на милость судьбы. С пиратами во все времена разговор был короткий – петлю на шею и на мачту или за борт.
Адмиральская галера венецианцев вплотную приблизилась к нефу Робера де Сабле. Танкред смотрел и глазам своим не верил: на капитанском мостике широко улыбался его добрый друг, дож Венеции Орио Мастропьетро, о котором он совсем недавно подумал. Это было невероятно! Дожу сбросили веревочную лестницу, он ловко забрался на борт нефа и сказал так, будто только что сидел в компании двух рыцарей:
– А не испить ли нам доброго вина, друзья мои?
– Ты как раз вовремя, – ответил удивленный до полного изумления Танкред. – Мы собирались завтракать, но нам слегка помешали.
– Что ж, я с удовольствием позавтракаю в такой отличной компании! – Дож рассмеялся и они обнялись. – Вижу, тебя никуда нельзя отпускать без охраны, – сказал он Танкреду. – Вечно ты куда-нибудь встрянешь. Хорошо, у меня зоркий впередсмотрящий – заметил дымы. Иначе вы могли бы оказаться в обществе Харона[43]. А это скупой старик, доложу я вам, у него и сухарем не разживешься.
Все облегченно рассмеялись, и рыцари принялись разоблачаться. Пока оруженосцы снимали с них доспехи, галиоты сноровисто отмывали палубу от крови и выбрасывали трупы сарацин в море. Что касается попавших в плен пиратов, то их не стали резать, как баранов, а просто предложили прогуляться «по морю, аки посуху». Так что завтрак рыцарей прошел в жалобных стенаниях сарацин, которые плавали вокруг венецианских галер и молили поднять их на борт. Вода быстро остудила их фанатизм, и многим захотелось еще немного пожить.
Тем не менее это «звуковое сопровождение» никак не сказалось на аппетите ни гостей Робера де Сабле, ни его самого.
Он мысленно поблагодарил Господа за свое чудесное спасение и дал обет служить ему еще более преданно и верно, чем прежде. И в этот момент на него словно снизошло просветление – Робер де Сабле твердо решил оставить службу у Ричарда Плантагенета и вступить в один из рыцарских монашеских орденов, чтобы стать воином Христа.
Глава 4
Фидаины
Даи аль-кирбаль Хусейн почтительно склонился перед ас-Синаном. Шейх аль-Джабаль посетил лагерь-крепость, где обучались фидаины, совершенно неожиданно. Хусейн, возглавлявший подготовку будущих наемных убийц и смертников почти десять лет, еще не помнил такого случая, чтобы сам Владыка Владык удостоил своим вниманием тайную крепость низаритов, затерянную в горном массиве, куда не добраться даже джиннам. Хусейн в растерянности думал, в какой из комнат, где жили наставники фидаев, поселить шейха, потому что все помещения отличались аскетизмом и довольно убогой обстановкой. А уж сарайчики, в которых ютились неофиты, и вовсе не были приспособлены для нормальной жизни – будущий фидаин должен стоически терпеть любые неудобства и трудности.
Хусейн достойно прошел по всем ступеням иерархической лестницы исмаилитов, за что и был приближен к самому шейху аль-Джабалю – от простого фидаина до даи аль-кирбаля. Поэтому он знал, что ас-Синан предпочитает не тощий тюфяк на полу, как основатель ордена Хасан ибн Саббах, отличавшийся аскетизмом, а мягкую удобную постель, сладкое охлажденное вино и добрую еду. Что, впрочем, никак не сказывалось на жесткости его характера; в этом отношении Старец Горы мало чем отличался от своих предшественников.
