Павел Комарницкий - Время терпеливых (Мария Ростовская)
— На-ка вот, отведай!
Тудан, справившись с прежним блюдом, взял предложенное угощение, куснул:
— Ум-м… Это ещё лучше… Должен сказать тебе, коназ Еруслаб, урусы понимают в еде.
— Ну так! — широко улыбнулся Ярослав. — В еде да в бабах не разбираться — что за мужчина тогда?
Тудан довольно захохотал, оценив шутку.
— Однако, давно хочу спросить тебя, Еруслаб. Чего вы делаете в этих вот маленьких домах, именуемых банями? Там так жарко и сыро!
— Так это… моются в банях-то… — даже немного растерялся Ярослав.
— Зачем?
Теперь Ярослав растерялся окончательно. Как объяснить очевидное? Спросил бы ещё, зачем люди спят…
— Чтобы чистым быть, ясно дело. Грязь смыть с себя…
— Глупости, коназ, ты меня извини. Вы смываете с себя удачу, так говорят наши шаманы. Что и доказал исход всех битв!
Тудан громко, сыто захохотал. Ярослав Всеволодович заставил себя улыбнуться в ответ.
— Дань, почитай, собрана, Тудан-нойон. Завтра можешь принимать.
— Ну? — Тудан откинулся на лавке, сыто причмокнул. — Если честно, я бы погостил ещё пару деньков. Но ты прав — дела, дела зовут…
Ярослав снова улыбнулся, надеясь, что улыбка его не выглядит явно напряжённой. Монгольские гостюшки уже в немалую трату встали княжеской казне. Во-первых, требовали обильной мясной пищи, для чего резали на княжеском заднем дворе ежедневно немало быков и овец. Во-вторых, шатались по хоромам, проникая нагло везде, и грубо окоротить их никто не решался — при этом подвыпившие стражи хватались за сабли, и что дальше делать? Без малейшего зазрения совести гости похищали из поставцов ценную посуду, взламывали сундуки… Тудан удручённо кивал, выслушивая очередную повесть о ночных похождениях батыров, но мер к своим людям никаких не принимал, и лишь чуть позже Ярослав понял — таким образом монголы весьма недвусмысленно подгоняли хозяина, побуждая к скорейшему сбору дани.
— Да, чуть не забыл. Что хозяйка твоя, так и не вернулась из дома урусских богов?
— Из обители? Да нет, не вернулась. Пускай погостит, не вредно ей.
— Я знаю, что той обители сам Бату-хан выдал охранную пайцзу. Притом серебряную, а не деревянную, как прочим мелким храмам, и даже не медную.
Тудан отпил пива из кружки, почмокал.
— Кстати, раз уж мы намерены посетить Суздаль… Я хочу взглянуть на эту женщину, главную шаманку той обители.
— У нас это называют "мать-настоятельница", — Ярослав тоже отпил пива. — А знаешь ли ты, что преподобная Евфросинья — родная сестра ростовской княгини Марии?
— Мне это известно, — прищурился монгол. — Как и то, что её муж, коназ Василко отказался служить Повелителю, несмотря на то, что Бату-хан готов был предоставить ему все блага и золотую пайцзу.
Теперь Тудан выглядел задумчивым.
— Я порой ловлю себя на мысли, коназ Еруслаб — да действительно ли урусы люди, или только выглядят таковыми? Их поступки и мысли скрыты от разумения. Они отвергают великую честь перед лицом бесславной и мучительной гибели. Можно понять властелина, который надеется на победу и оттого отвергает руку Повелителя, как это сделал угорский король. Можно даже понять владык на Западе, надеющихся отсидеться за толстыми каменными стенами, рассчитывая на то, что у воинов Повелителя нет времени брать в осаду каждую крепость. Но вот таких, как это Василко, или проклятый Коловрат, или жителей Злого города я не понимаю.
Тудан поставил на стол опустевший кубок.
— Короче, завтра мы посетим ту обитель. Я хочу понять.
Князь Ярослав помолчал. Да, Евфросинье таких гостей только и не хватает в женской обители…
— Твоя воля, нойон. Завтра так завтра. Токмо не бери с собой всю орду-то свою…
— Э, нет! Что значит не бери? Со всей сотней поеду, коназ, мало ли что! Говорят, у вас тут полно медведей.
— Да уж поели всех медведей-то за последние годы…
— Ну волков! В общем, я сказал!
…
Огненные языки извивались, плясали над пожираемыми поленьями, и Мстислав вновь вспомнил иноземную сказку про саламандр, весёлых ящериц, живущих в огне. Князь усмехнулся. Может быть, и не лгут сказки… А вернее всего лгут. Даже каменный храм не выдержит сей стихии. Сколько ещё простоит Русь в огне?
— Ты чего не спишь, княже? — к костру подсел рослый витязь в воронёной пластинчатой броне.
— Не спится, Олежка, — вздохнул князь. — Мысли замучали.
Собеседник вздохнул, подбросил пару толстых поленьев и охапку мелких веток, разом ожививших огонь.
Олег Калинович был ближний боярин князя, его правая рука. Один из немногих, ушедших тогда среди огненной круговерти из гибнущего Рыльска. И после того были потери, потери, потери… Он да Симеон Берест, вот и все, кто остался. Остальные пришлые.
— Что ты узнал? — спросил князь, переменив позу на большой охапке елового лапника, покрытого сверху лосиной шкурой.
— Сведения подтвердились, — Олег поворошил сучком угли, — завтра Бурундай выходит на нас. Весь свой тумен выводит, двенадцать тысяч войска.
— Стало быть, в Деревиче останется тысяча обозников Дэлгэра?
— Ну, во первых, не тысяча, а токмо семьсот…
— Это хорошо.
— …А во-вторых, не такие уж они обозники, княже. Боевые воины.
— А это плохо.
Боярин помолчал, подбирая слова.
— Обратного хода не будет, княже.
В глазах князя Мстислава плясали огненные отблески костра.
— Обратного хода нет у нас с тех пор, как сожгли поганые град родной, Олег Калинович. И у всех людей русских, похоже, два пути — либо биться насмерть, либо сгинуть бесславно под пятой. Как деревчане либо губинцы.
— Думаешь, таки не выживет Деревич? — Олег подбросил в огонь ещё пару сучьев. Князь криво усмехнулся.
— Скотины тягловой нет, коров, коих не порезали ещё, кормить нечем. Хлеба тоже нет, почитай. А ведь январь ещё не кончился. Думаю, к маю поедят деревчане семенное зерно, собак и кошек, да и мышей в амбарах своих переловят. И в лес подадутся, дабы в мёртвом городе не околеть… Такова участь всех трусов, Олежка. И думаю, многие горько пожалели уже, что не пали в битве тогда. Особенно те, у кого детей да жёнок в полон увели, или того хуже — снасильничали да убили. Ладно, разговоры разговорами, а дела делами. Что от князя Михаила?
— Вот, — боярин достал маленький лубок, извлёк тонкую бумажку. — Я прочёл, уж не обессудь. Думал, что тебя не будет до завтра, а вдруг срочное чего…
— Ну раз прочёл, так излагай, — усмехнулся князь, — При таком свете те буквицы и прочесть-то немыслимо.
Действительно, бисерный почерк на голубиных депешах можно было нормально читать только при свете дня.
