Александр Дюма - Анж Питу
— Это не моя латынь, господин аббат, это латынь Цицерона, то есть человека, который, сравнив вашу речь с его собственной, несомненно нашел бы у вас даже больше варваризмов, чем вы находите у меня.
— Надеюсь, ты не ждешь, — сказал аббат Фортье, поколебленный в своих основополагающих принципах, — надеюсь, ты не ждешь, что я стану спорить с тобой.
— Отчего бы и нет, если в спорах рождается истина: abstrusum versis silicum[40].
— Однако шалопай прошел школу у революционеров! — закричал аббат Фортье.
— Вовсе нет, вы ведь говорите, что революционеры — болваны и невежды.
— Да, именно так я и говорю.
— Но тогда вы рассуждаете неверно, господин аббат, и ваш силлогизм построен неправильно.
— Построен неправильно! Я неправильно построил силлогизм?
— Конечно, господин аббат. Питу рассуждает и говорит верно; Питу был в школе революционеров, значит, революционеры рассуждают и говорят верно. Это неизбежно вытекает из ваших рассуждений.
— Скотина! Грубиян! Дурень!
— Не обходитесь со мной так грубо, господин аббат: objurgatio imbellem anirnum arguit — «гнев выдает слабость».
Аббат пожал плечами.
— Что вы можете ответить? — сказал Питу.
— Ты говоришь, что революционеры верно говорят и верно рассуждают. Но назови мне хоть одного из этих несчастных, одного-единственного, который умеет читать и писать?
— Я, — с уверенностью сказал Питу.
— Читать я не говорю, да и то… но писать?
— Писать? — переспросил Питу.
— Писать без словаря.
— Умею.
— Хочешь, побьемся об заклад, что ты не напишешь под мою диктовку страницу, не сделав четырех ошибок?
— Хотите, побьемся об заклад, что вы не напишете под мою диктовку полстраницы, не сделав двух ошибок?
— Только этого недоставало!
— Ну что ж! Давайте. Я поищу для вас причастия и возвратные глаголы. Я приправлю это несколькими que, которые я знаю, и выиграю пари.
— Будь у меня побольше времени… — сказал аббат.
— Вы проиграли бы.
— Питу, Питу, вспомни пословицу: Pitoueus Angelus asinus est[41].
— Ну, пословиц каких только нет. Знаете, какую пословицу нашептал мне тростник Вюалю?
— Нет, но мне любопытно услышать, метр Мидас.
— Fortierus abbas forte fortis.
— Сударь! — воскликнул аббат.
— Вольный перевод: «Аббат Фортье не всякий день силен».
— К счастью, — сказал аббат, — мало обвинять, надо еще доказать.
— Увы, господин аббат, это так легко. Чему вы учите своих учеников?
— Но…
— Следите за моими рассуждениями. Чему вы учите своих учеников?
— Тому, что я знаю.
— Хорошо! Запомните, вы сказали: «Тому, что я знаю».
— Да, тому, что я знаю, — повторил аббат уже не так уверенно, ибо чувствовал, что за время своего отсутствия этот странный борец изучил неведомые приемы. — Да, я так сказал, и что?
— Ну что ж! Раз вы учите своих учеников тому, что вы знаете, посмотрим, что вы знаете?
— Латынь, французский, греческий, историю, географию, арифметику, алгебру, астрономию, ботанику, нумизматику.
— Что-нибудь еще? — спросил Питу.
— Но…
— Подумайте, подумайте.
— Рисование.
— Еще!
— Архитектуру.
— Еще!
— Механику.
— Это раздел математики, ну да ладно; еще!
— Слушай-ка, к чему ты клонишь?
— Да вот к чему: вот вы подробно перечислили, что вы знаете, а теперь посчитайте, чего вы не знаете.
Аббат передернулся.
— Ах, я вижу, мне придется вам помочь, — сказал Питу. — Вы не знаете ни немецкого, ни древнееврейского, ни арабского, ни санскрита, — четырех основных языков. Я уж не говорю об остальных, которых не счесть. Вы не знаете естественной истории, химии, физики.
— Господин Питу…
— Не прерывайте меня; итак, вы не знаете физики, планиметрии; не знаете медицины, не знаете акустики, навигации; не знаете всего, что связано с гимнастическими науками.
— Что ты сказал?
— Я сказал «гимнастическими», от греческого gymnaza exercae, которое происходит от gymnos — «обнаженный», потому что атлеты тренировались нагишом.
— Да ведь это я всему тебя научил! — вскричал аббат, едва ли не радуясь победе своего ученика.
— Верно.
— Спасибо, что хоть в этом ты со мной соглашаешься.
— С признательностью, господин аббат. Так мы говорили о том, что вы не знаете…
— Довольно! Конечно, я не знаю больше, чем знаю.
— Значит, вы согласны, что многие знают больше вас?
— Возможно.
— Это несомненно, и чем больше человек знает, тем больше он видит, что ничего не знает. Эти слова принадлежат Цицерону.
— И какой же отсюда вывод?
— Сейчас скажу.
— Посмотрим, какой ты сделаешь вывод, надеюсь, правильный.
— Мой вывод таков: ввиду вашего относительного невежества вы должны бы иметь больше снисхождения к относительной учености других людей. Это является двойной добродетелью, virtus duplex, которая, как уверяют, была свойственна Фенелону; он был не менее учен, чем вы, и тем не менее отличался христианским милосердием к человечеству.
Аббат зарычал от ярости.
— Змея! — возопил он. — Змея подколодная!
— «Ты бранишься и не отвечаешь мне!» — так возражал один из греческих мудрецов. Я мог бы сказать вам это по-гречески, но я вам уже говорил почти то же самое по-латыни.
— Вот еще одно следствие революционных учений, — сказал аббат.
— Какое?
— Они внушили тебе, что ты был мне ровня.
— Коли и так, это не дает вам права делать в этой фразе грамматическую ошибку.
— Как это?
— Я говорю, что вы только что сделали грубую грамматическую ошибку.
— Вот это мило! И какую же?
— Вот какую. Вы сказали: «Революционные учения внушили тебе, что ты был мне ровня».
— И что?
— А вот что: «был» в прошедшем времени.
— Да, черт возьми.
— А нужно настоящее.
— А! — сказал аббат краснея.
— Переведите-ка эту фразу на латынь, и вы увидите, какой громадный солецизм даст вам глагол, поставленный в прошедшем времени.
— Питу, Питу! — воскликнул аббат, которому в такой эрудиции почудилось нечто сверхъестественное. — Питу, какой демон нашептывает тебе все эти нападки на старого человека и на Церковь?
— Но, господин аббат, — возразил Питу, несколько растроганный оттенком неподдельного отчаяния, прозвучавшего в этих словах учителя. — Мне внушает их не демон, и я на вас вовсе не нападаю. Просто вы продолжаете считать меня за дурака и забываете, что все люди равны.
Аббат снова разозлился.
— Чего я никогда не потерплю, — сказал он, — так это чтобы в моем присутствии произносили такие богохульства. Ты, ты — ровня человеку, которого Бог и труд учили уму-разуму целых шестьдесят лет! Никогда, никогда!
