Уилбур Смит - Ярость
– Ты дочь зулусского народа. Ты будешь сильной.
– Я постараюсь, Мозес, муж мой, – прошептала Вики. – Но как же твой народ? Он тоже дитя без отца. Что станет с ним?
Она увидела, как в его глазах вспыхнул прежний огонь. Виктория боялась, что он погас навсегда, но с горькой радостью поняла, что он еще горит.
– Другие стараются занять твое место – те из Конгресса, кто ненавидит тебя и завидует. Когда ты умрешь, они используют твою смерть для удовлетворения собственных амбиций.
Она видела, что снова задела его за живое и что он рассердился. Ей хотелось разжечь его гнев, чтобы дать ему причину и силы продолжать жить.
– Если ты умрешь, твои недруги превратят твое тело в опору и по ней заберутся на место, которое ты оставил пустым.
– Почему ты мучишь меня, женщина? – спросил он.
– Потому что не хочу, чтобы ты умер, хочу, чтобы жил – ради меня, ради нашего ребенка и ради твоего народа.
– Это невозможно, – сказал Мозес. – Жестокие буры не уступят, они не прислушаются даже к требованиям великих держав. Если только ты не найдешь для меня крылья, чтобы я мог перелететь через эти стены, мне придется смириться со своей участью. Другого пути нет.
– Путь есть, – сказала ему Вики. – Есть возможность остаться в живых – и одолеть врагов, которые стремятся присвоить твою роль вождя черных народов.
Он смотрел на нее, а она продолжала:
– Когда придет день, и мы сбросим буров в море, и откроем двери тюрем, ты выйдешь и займешь свое законное место во главе революции.
– Каков этот путь, женщина? Какую надежду ты предлагаешь мне?
Он бесстрастно выслушал ее предложения, а когда она закончила, серьезно сказал:
– Правду говорят, что львица более свирепа и жестока, чем лев.
– Ты сделаешь это, мой господин, – не ради себя, а ради нас, таких слабых без тебя?
– Я подумаю, – согласился он.
– Осталось очень мало времени, – предупредила она.
* * *Черный министерский «кадиллак» задержали у тюремных ворот лишь на несколько мгновений: Манфреда Деларея ждали. Когда стальные ворота распахнулись, шофер въехал во двор и направился на пустующую стоянку. Начальник тюрьмы и два его старших помощника ждали; как только Манфред вышел из машины, они заторопились к нему.
Манфред пожал руку начальнику тюрьмы и сказал:
– Я хочу немедленно видеть заключенного.
– Конечно, господин министр, все готово. Он вас ждет.
– Показывайте дорогу.
Тяжелые шаги Манфреда гулко отдавались в выкрашенных зеленой краской коридорах; старшие надзиратели торопливо отпирали внутренние двери секций и сразу запирали их, как только Манфред и начальник тюрьмы проходили. Идти пришлось долго, но наконец они пришли к блоку смертников.
– Сколько человек ждет казни? – спросил Манфред.
– Одиннадцать, – ответил начальник тюрьмы. Манфред подумал: не очень много. Африка – страна насилия, и виселица играет главную роль в ее умиротворении.
– Не хочу, чтобы меня подслушали, даже те, кто умрет.
– Все подготовлено, – заверил начальник. – Гаму держат отдельно от остальных.
Надзиратели открыли последнюю стальную дверь, и в конце короткого коридора оказалась забранная решеткой камера. Манфред прошел в дверь, но когда начальник собрался пройти за ним, Манфред его остановил.
– Подождите здесь! – приказал он. – Закройте за мной дверь и откройте, только когда я позвоню.
Дверь со звоном захлопнулась, и Манфред прошел в конец коридора.
Камера маленькая, семь футов на семь, и почти пустая. У дальней стены – отхожее ведро, к противоположной стене прикреплена единственная железная койка. На краю койки сидел Мозес Гама. Он поднял голову и посмотрел на Манфреда. Потом медленно встал, подошел к решетке и остановился перед ее выкрашенными зеленой краской прутьями.
Оба молчали, глядя друг на друга. И хотя их разделяли только прутья решетки, между ними словно пролегла вселенная. Они смотрели в глаза друг другу, но контакта сознаний не было: враждебность создавала между ними преграду более прочную и непреодолимую, чем стальные прутья решетки.
– Да? – спросил наконец Манфред. Искушение посмеяться над поверженным врагом было сильно, но он преодолел его. – Вы хотели меня видеть?
– У меня есть к вам предложение, – ответил Мозес Гама.
– Хотите поторговаться за свою жизнь? – поправил Манфред и, когда Мозес промолчал, улыбнулся. – Похоже, вы не отличаетесь от других людей, Мозес Гама. Вы не святой, вы даже не благородный мученик, как утверждают некоторые. Вы не лучше других, не лучше любого из нас. В конечном итоге вы верны лишь себе. Вы слабы, как слабы другие, и, как все они, вы боитесь.
– Хотите выслушать мое предложение? – спросил Мозес, никак не откликаясь на насмешки.
– Выслушаю, – согласился Манфред. – Для этого я и пришел.
– Я сдам их вам, – сказал Мозес, и Манфред сразу понял.
– Это тех, кто, как и вы, считает себя вождями вашего народа? Ваших соперников?
Мозес кивнул. Манфред засмеялся и восхищенно покачал головой.
– Я дам вам имена и доказательства. Сообщу время и место. – Лицо Мозеса оставалось бесстрастным. – Вы недооцениваете, какую угрозу для вас они представляют, недооцениваете поддержку, которую они могут получить здесь и за границей. Я дам вам это знание.
– А взамен? – спросил Манфред.
– Моя свобода, – просто сказал Мозес.
– Magtig!– Богохульство свидетельствовало о глубине изумления Манфреда. – У вас наглость белого. – Он отвернулся, чтобы Мозес не видел его лица, и задумался, оценивая предложение.
Мозес Гама ошибался. Манфред хорошо сознавал угрозу, у него было достаточно сведений о разветвленности и обширности заговора. Он понимал, что мир, который он знает, – в осаде. Англичанин говорил о ветре перемен; этот ветер дул не только над Африкой, но и над всем миром. Все, что Манфреду дорого: от существования его семьи и Volk’а до безопасности земли, которую даровал им Бог, – все это подвергалось натиску сил тьмы.
Сейчас ему предлагали возможность нанести этим силам тяжелый удар. И он знал, в чем его долг.
– Я не могу дать вам свободу, – спокойно сказал он. – Это чересчур. Вы и сами это понимали, когда спрашивали, верно? – Мозес ничего не ответил, и Манфред продолжил: – Вот что я вам предлагаю. Я дам вам жизнь. Отменю казнь – но вы никогда не покинете тюрьму. Большего предложить не могу.
Тишина тянулась так долго, что Манфред решил, будто Мозес откажется, и начал отворачиваться, когда Мозес снова заговорил:
