Мишель Зевако - Сын шевалье
— Совершенно верно, Ваше Величество. Продовольствие туда я приносил сам, а когда оно портилось, заменял… Кроме, конечно, вина: оно там состарилось и стало настоящим нектаром. Как видите, государь, мой сын получил возможность сражаться оружием принцессы Фаусты.
— И питаться отцовским провиантом, — засмеялся король. — Ну, теперь все понятно! Ваш сын взорвал эшафот, а сам спрятался в пещере. Правда, надо было еще поджечь порох и добежать до пещеры, пока не прогремел взрыв… Тыща чертей! Славный, однако, парень ваш сынишка! С ним надо держать ухо востро! -
Пардальян благодарно поклонился. Такой комплимент дорогого стоил.
Генрих, разумеется, заметил, что Пардальян добровольно открыл ему, где зарыты миллионы, и он был весьма признателен за такое доверие, хотя и словом об этом не обмолвился.
Аудиенция закончилась; Пардальян добился своего — нейтралитета короля. Он прекрасно понимал: милость Беарнца к его сыну зиждется на эгоизме и страхе. Ну и что же? Главное — он не будет мешать. Что касается Кончини, д'Эпернона, монахов, Леоноры Галигаи с Марией Медичи — то все они в глазах Пардальяна были мелкой сошкой. Уж с ними он как-нибудь справится.
Итак, он попросил дозволения выйти из кареты и подозвал сына к себе.
Генрих же, не выходя наружу, пригласил к себе всех сановников. Те поспешно подошли. За ними в отдалении сгрудилась толпа любопытных. Генрих высунулся из окошка и громко, так что было слышно даже в задних рядах затаившей дыхание публики, объявил:
— Вас ввели в заблуждение, Неви. Господин Жеан Храбрый -дворянин, честь и мужество которого достойны всеобщего уважения. Он спас мне жизнь, рискуя собственной.
Слова короля встретила гробовая тишина. Д'Эпернон, ни жив, ни мертв, проклинал в душе все на свете.
Кончини был вне себя; рот его кривила злая усмешка.
«Если бы не этот чертов разбойник, — думал он, — король бы уже погиб и я бы властвовал королевством. Нет, сын Пардальяна, ты от меня не уйдешь! Я тебя раздавлю, как мерзкую гадину!»
От ярости и отчаяния он позабыл всякую осторожность. Хотя итальянец отнюдь не принадлежал к числу друзей короля, он выступил вперед и громогласно произнес:
— Ваше Величество! Этот мужественный и честный дворянин был у меня на службе. Я мог бы вам о нем немало рассказать.
Генрих IV свысока, по-королевски, поглядел на него и сухо ответил:
— Не стоит, сударь, — я и так все знаю.
Но сын Пардальяна был из тех, кто всегда и немедленно поднимает брошенную перчатку. Он тоже выступил вперед и звонким голосом сказал:
— Нижайше прошу Ваше Величество: пусть господин Кончини говорит. Это мой враг, государь, — смертельный и лютый, его свидетельство будет драгоценно. Я обращаюсь также к другому моему врагу, герцогу д'Эпернону. Если будет нужно, я вызову также некоего монаха — третьего смертельного врага. Кончини, д'Эпернон, стоит ли посылать за этим достойным служителем церкви?
Весь он являл собой вызов. Королю показалось: в словах Жеана таится угроза. Что за угроза? Чего ожидать от этого дьявола во плоти, так похожего во всем на отца? Генрих подозрительно посмотрел на Кончини и герцога.
Кончини побледнел, задрожал и попятился назад, словно над ним уже навис топор палача… Д'Эпернон, напротив, выступил вперед.
— Вы с ума сошли? — еле слышным шепотом сказал он Кончини. — Осторожнее! Вы же погубите всех нас.
И поспешно объявил:
— Ваше Величество, я отдаю должное мужеству этого дворянина. Но объявляю при всех: он заблуждается, причисляя меня к своим врагам. Я никогда не забуду, что обязан ему жизнью моего сына Кандаля.
Пока герцог говорил, Кончини пришел в себя. Король ждал и его слов… К тому же флорентиец видел горящие глаза Жеана.
— Говори! — ясно читалось в этих глазах. — Только думай, что говоришь, — ведь я могу тебе и ответить.
Выбора у Кончини не было…
— Ваше Величество, — сказал он глухим от сдержанной ярости голосом. — Мы с этим господином действительно не любим друг друга, но я считаю своим долгом публично объявить, что признаю его честным человеком.
Жеан кивком показал, что удовлетворен. Глаза Пардальяна заблестели; он лукаво улыбнулся в седеющую бородку. Король хотел было спросить, о каком монахе говорил сейчас Жеан, но передумал: все равно, решил он, тот ничего не скажет. Генрих только громко произнес, обведя взглядом склонившихся в поклоне дворян:
— Господа! Объявляю вам, что господин Жеан — мой друг, а своих друзей, как вам известно, я в случае чего защищать умею. Не забывайте об этом.
Все головы склонились еще ниже, а затем вновь, как по команде, раздался дружный клич:
— Да здравствует король!
И толпа подхватила его, по обыкновению приняв все на веру. Минутой раньше она собиралась разорвать Жеана на клочки — теперь же готова была носить его на руках. И только потому, что король вслух назвал его своим другом…
Обернувшись к Жеану, Генрих IV милостиво произнес:
— Я велел господину де Пардальяну кое-что передать вам. Смотрите, не пропустите мимо ушей — это чрезвычайно важно.
— Ваше Величество, — с низким поклоном ответил Жеан, — повеления короля для меня закон.
— Да уж, — от души рассмеялся король, — если только они вам по сердцу… а так вы, кажется, не всегда обращаете на них внимание.
Жеан в ответ улыбнулся:
— Вашему Величеству, насколько я вижу, угодно было признать, что, ослушавшись ваших приказов, я, случалось, спасал вам жизнь.
Генрих в ответ только кивнул головой.
Бельгард и Лианкур вновь сели в карету. Кучер влез на козлы и взял поводья. Начальник полиции понял, что гроза прошла стороной, подошел к королю и спросил:
— Будем ли мы иметь честь сопровождать Ваше Величество?
— Не стоит, Неви, — отвечал король после секундного размышления. — Меня проводят до Лувра господа де Пардальян и Жеан.
Пардальян с сыном вскочили на коней и заняли места по сторонам кареты.
— До свиданья, господа! — крикнул король, когда успокоившиеся лошади тронулись.
И дворяне вместе с толпой ответили единодушным кличем:
— Да здравствует король!
Глава 59
КОНЧИНИ ВЫЖИДАЕТ
Королевская карета направилась к воротам Бюси. Кончини, д'Эпернон и Неви, расставшись, поехали каждый своей дорогой, — и каждый в ярости обдумывал, как отомстить молодому бретеру.
Кончини оставался на лугу последним. Он подозвал к себе четверку телохранителей и спросил как бы невзначай:
— А что у нас с похищением, Сен-Жюльен?
В ответе клеврета звучало смятение, но Кончини этого не заметил:
— Я надеюсь, монсеньор, управиться к завтрашнему дню, но я не уверен. Поспешишь — людей насмешишь.
Кончини молчал, что-то обдумывая. В душе его шла тяжкая борьба… Сен-Жюльен не знал, чего ожидать: флорентиец был щедр, но прихотлив и часто нетерпелив, особенно обуянный страстью.
