Александр Дюма - Жозеф Бальзамо. Том 2
Если он убежит, его сочтут виновным; он отбросил эту мысль, и, так как ум его не мог найти другого выхода, бедняга подумал о смерти.
Мысль о смерти пришла ему впервые, однако этот мрачный призрак не вызвал в юноше ни малейшего страха.
«Прибегнуть к смерти я успею, — размышлял он, — когда все другие средства будут испробованы. К тому же, как считает господин Руссо, лишить себя жизни — это малодушие, гораздо благороднее — страдать».
Высказав столь парадоксальную мысль, Жильбер поднял голову и бесцельно побрел по саду.
Но едва перед молодым человеком явились первые проблески надежды на спасение, как внезапный приезд Филиппа, о котором мы уже знаем, вновь спутал все его мысли и вверг Жильбера в новую пучину растерянности.
Брат! Вызвали брата! Все ясно! Семейство решило помалкивать, однако не отказалось от выяснения обстоятельств и подробностей, что, по мнению Жильбера, было равнозначно всем орудиям пытки Консьержери, Шатле и Турнеля.[127] Это означало, что его бросят к ногам Андреа, поставят на колени и вынудят униженно признаться в преступлении, после чего убьют, словно собаку, палкой или кинжалом. Законное мщение, которое заранее будет оправдано, чему есть тьма примеров!
В подобных обстоятельствах король Людовик XV весьма снисходителен к знати.
К тому же Филипп — это самый грозный мститель, какого только могла позвать на помощь м-ль де Таверне: хотя он единственный из всей семьи относился к Жильберу по-человечески и почти как к равному, но зато может убить его не только шпагой, но и, к примеру, такими словами: «Жильбер, вы ели наш хлеб, а теперь обесчестили нас!»
Потому-то мы и оказались свидетелями того, как при появлении Филиппа Жильбер попытался убежать; потому-то он вернулся и, повинуясь своему чутью, перестал терзаться: теперь все силы были нужны ему для сопротивления.
Он прокрался следом за Филиппом, увидел, что тот поднялся к Андреа, говорил с доктором Луи; все подглядев и оценив, он понял, что Филипп в отчаянии. Он наблюдал за тем, как росли страдания брата Андреа, по теням на занавеске догадался о страшной сцене, происшедшей между девушкой и Филиппом.
«Я погиб», — подумал Жильбер и, в мгновение ока потеряв рассудок, вооружился ножом, чтобы убить Филиппа, когда тот появится у него в дверях, или… если это не удастся, себя.
Случилось, однако, непредвиденное: Филипп помирился с сестрой, и Жильбер увидел, как он встал на колени и поцеловал ей руку. Это дало Жильберу новую надежду, показалось лазейкой к спасению. Коль скоро Филипп не разразился яростными проклятьями, значит, Андреа понятия не имеет об имени преступника. Но если она, единственная свидетельница и обвинительница, ничего не знает, выходит, что и никто ничего не знает. А если Андреа — безумная надежда! — знает, но молчит, то это больше, чем спасение, это — счастье, победа.
С этой минуты Жильбер явно овладел положением. Как только к нему вернулась ясность мысли, преграды для него перестали существовать.
«Где улики, — размышлял он, — если мадемуазель де Таверне меня не обвиняет? Ну и дурак же я! Да разве она подозревает меня в преступлении? За последние три недели ничто не указывало на то, что она ненавидит меня или избегает больше, чем прежде; значит, она ничего не подозревает.
А если преступник ей не известен, то я ничуть не больше под подозрением, чем любой другой. Я сам видел, что король находился в спальне мадемуазель Андреа. Если понадобится, я поклянусь в этом ее брату, и как бы его величество не отрицал, поверят мне. Да, но это будет очень рискованно. Лучше буду молчать: у короля достаточно средств доказать свою невиновность и опровергнуть мое свидетельство. Но, кроме короля, чье имя сюда приплетать нельзя, если не хочешь провести всю жизнь в тюрьме или погибнуть, кроме короля, есть ведь еще незнакомец, который в ту ночь заставил мадемуазель Андреа спуститься в сад. Интересно, как он станет защищаться? Да, но как о нем догадаются, как его разыщут, если даже узнают о его существовании? Впрочем, он обычный человек, ничем не лучше меня, и я всегда смогу его опровергнуть. Да обо мне никто и не думает. Меня видел один Бог, — горько рассмеявшись, прибавил Жильбер. — Но Бог видел столько моих страданий и слез и молчал; вряд ли он будет настолько несправедлив, что выдаст меня теперь, когда впервые подарил мне счастье.
Впрочем, если преступления вообще случаются, то это его вина, а не моя, а господин Вольтер убедительно доказал, что чудес не бывает. Итак, я спасен, беспокоиться мне не о чем, моя тайна известна только мне. Будущее за мной».
После этих размышлений или, вернее, после этой сделки с совестью Жильбер отбросил свои земледельческие орудия и отправился вместе с приятелем ужинать. Он был весел, беззаботен, даже задорен. Мужчина, да еще философ, должен стараться как можно скорее избавляться от таких слабостей, как склонность к самобичеванию и страх. Однако Жильбер не принял в расчет совесть: заснуть ему не удалось.
146. ДВОЕ НЕСЧАСТНЫХ
Жильбер вполне здраво оценил свое положение, когда вспомнил о неизвестном, замеченном им в саду в тот вечер, что стал роковым для м-ль де Таверне.
«Найдут ли его?»
Филипп и в самом деле понятия не имел, где живет Жозеф Бальзамо, граф Феникс. Однако он вспомнил о знатной даме, маркизе де Саверни, к которой 31 мая отвезли Андреа, чтобы оказать ей помощь.
Час был еще не поздний, поэтому Филипп вполне мог сделать визит этой даме, жившей на улице Сент-Оноре. Стараясь сдержать смятение ума и чувств, молодой человек вошел в дом, и горничная герцогини немедленно сообщила ему адрес Бальзамо: улица Сен-Клод на Болоте.
Филипп тотчас отправился по указанному адресу.
В глубоком волнении взялся он за молоток у ворот этого подозрительного дома, где, как он считал, навсегда погребены покой и честь несчастной Андреа. Однако, призвав на помощь волю, он быстро справился с охватившими его негодованием и брезгливостью, чтобы не растерять силы, которые могли ему еще понадобиться.
Итак, он довольно уверенно постучал, и ворота, как обычно, распахнулись.
Держа лошадь под уздцы, Филипп вошел во двор.
Однако не прошел он и несколько шагов, как Фриц, выйдя из передней и задержавшись на верхней ступеньке лестницы, остановил его вопросом:
— Что вам угодно, сударь?
Филипп вздрогнул, словно натолкнувшись на непредвиденное препятствие.
Нахмурившись, он бросил взгляд на немца, как будто тот вышел за рамки обычных обязанностей слуги.
— Я хочу поговорить с хозяином этого дома, — ответил Филипп, пропуская поводья в кольцо в стене и направляясь к дверям.
