Синтия Хэррод-Иглз - Подкидыш
Эдмунд замолчал, искоса поглядывая на Ребекку. Слезы на её лице высохли; затаив дыхание, слушала она чудесную историю, забыв о собственных невзгодах.
– И что же было дальше? – с трепетом спросила Ребекка.
– Колдунья обманула её. Флакон был наполнен обыкновенной водой. Так что, когда моя мать выпила его и шагнула в воду, та расступилась перед ней, матушка упала, а вода вновь сомкнулась над её головой, и моя мать утонула.
– О! – Ребекка застонала от горя. – А что случилось с принцем?
– Он так и остался лебедем. Он никогда не покидал рва и не заводил себе новой подруги. Он и сейчас еще там – если хочешь, можешь сходить посмотреть – все плавает и плавает печальными кругами, оплакивая свою потерянную любовь, и так будет до самой его смерти.
– Ах, как грустно, – прошептала Ребекка. И только тут до неё дошло, что все это – сказка. – Это же... это же просто легенда, правда? Зачем ты мне её рассказал?
– Чтобы ты сама перестала печалиться. И мне это удалось, не так ли?
– Да... пожалуй, да. Я забыла о...
– О своих горестях?
– Да. Я иногда и сама себе рассказывала такие истории. Когда я спала на чердаке, а крысы бегали по стропилам и мне было очень страшно, я сочиняла всякие небылицы, чтобы не бояться и не думать о крысах. Но я не слишком-то умная и не могла придумать много сказок, – печально закончила она. – Так что обычно это не помогало.
– Я тоже так делаю, – кивнул Эдмунд. – Но мне кажется, что истории, сочиненные другими людьми, лучше моих.
– Но как ты можешь заставить людей рассказывать их тебе? – удивилась Ребекка. Она совсем не чувствовала себя скованно рядом с этим юношей, который был одним из Морлэндов, – он говорил с ней так просто, не смотрел на неё свысока, беседовал как с равной, как с одной из них.
– Я читаю их в книгах, – ответил он. – Так давно умершие могут до сих пор рассказывать нам свои истории.
– А-а-а, – разочарованно протянула Ребекка. Она-то надеялась, что сейчас он откроет ей секрет, который ей очень пригодится.
– А почему «а-а-а»? – осведомился Эдмунд.
– Я не умею ни читать, ни писать, – печально ответила она. – Меня никогда не учили грамоте. Эдмунд неожиданно улыбнулся. Мало кто знал, какая у Эдмунда улыбка. Юная женщина, видя её впервые, про себя изумилась, как это она, Ребекка, могла подумать, что он безликий, ибо его улыбка осветила все его лицо.
– Я могу научить тебя, – сказал он.
– Можешь? Правда, можешь? Но я не слишком-то умна, – сокрушалась она. – Это очень трудно?
– Сначала трудно, а потом – все легче и легче, пока не становится так же просто, как и говорить. – Он раскрыл книгу, которую держал в руке, – он читал в саду, когда, услышав рыдания Ребекки, подошел к ней, – и протянул эту книгу жене Неда. Она с изумлением посмотрела на страницы, покрытые крохотными черными значками.
– Это правда? – удивленно прошептала она. – Ты на самом деле понимаешь, что говорят эти закорючки?
– На самом деле, – ответил он, улыбаясь.
– В один момент?
– В один момент.
Она с сомнением посмотрела на него и указала на одну из строчек. – Что это означает?
Он взглянул туда, куда она ткнула пальцем.
– «Пилигримы», – прочел он.
Она в изумлении не сводила с него глаз. Цепочка каких-то закорючек, выбранная ею наугад, – а он посмотрел на них, колдовским образом постиг их смысл и извлек из них слово, мысль, целый набор связанных между собой понятий. Пилигримы. Воистину, это чистое волшебство. Неужели и её глаза, которые видят сейчас только черный узор, смогут когда-нибудь разглядеть сквозь эту плотную бумагу свет магического кристалла, озаряющий листы книги? Это казалось невозможным. Она опять подняла на Эдмунда изумленный взгляд, а пальцы её в это время нежно поглаживали толстые страницы.
– Ты сможешь научить меня? Правда? Это похоже на чудо.
– Я смогу научить тебя. И научу. Правда. – Он смотрел на неё так пристально, что внезапно она почувствовала, что у неё бешено заколотилось сердце и теплая кровь прихлынула к щекам. От участившегося дыхания губы её слегка приоткрылись. Эдмунд, не сводя с неё глаз, положил свою ладонь на её руку, все еще покоящуюся на книге, и начал гладить её маленькие худенькие пальчики.
Страна пребывала в мире и благоденствии под мудрой и справедливой властью Ричарда, но при дворе царил дух печали, несмотря даже на внешнее веселье, с которым отпраздновали Рождество. С тех пор как умер принц Эдуард, королева чувствовала постоянное недомогание, но истинная природа её болезни открылась только сейчас.
Том писал бабушке:
«Моя бедная госпожа, хоть и облачалась в самые роскошные свои наряды, таяла прямо на глазах, и её болезненный вид лишь подчеркивался тем, что в течение всех праздников рядом с ней постоянно находилась принцесса Елизавета, златокудрая красавица, одетая почти так же великолепно, как и сама королева. Государь все время пребывал рядом со своей супругой, и хотя он и стремился как можно лучше сыграть роль радушного хозяина, все равно чувствовалось, сколь велики его страдания. Единственной радостью был для него приезд гонца, появившегося в самый разгар празднеств с известием о том, что летом валлийцы наверняка вторгнутся в наши пределы. Узнав об этом, король вскочил с криком: „Благодарю тебя, Господи, за сию благую весть!“ – ибо теперь у государя хоть будет чем заняться.
После Рождества королева слегла, и словно для того, чтобы окончательно добить государя, врач сказал ему, что причиной её болезни – изнурительной слабости – является какая-то инфекция и что милорду следует избегать супружеской постели и даже стараться как можно меньше находиться рядом с королевой, сведя встречи с ней к кратким визитам. Король горестно кричал, что он и так уже потерял все, что уже лишился сына, а теперь от него ускользает и жена, оставляя его одного во мраке и печали. Потом государь удалился в свой кабинет и несколько недель не переступал его порога, изнуряя себя трудами и питаясь неизвестно чем. И все-таки он ни на секунду не забывал, что он – король, и распоряжался даже о таких мелочах, как отправка новой одежды для милорда Бастарда в Шерифф-Хаттон. Милорд назначил своего сына Джона Глостерского комендантом Кале, а когда после этого поползли слухи, будто государь хочет усыновить этого своего внебрачного отпрыска и сделать его своим наследником, Его Величество публично объявил, что наследовать ему будет милорд Линкольн, а вслед за ним – граф Уорвик. Все должно делаться, как подобает, даже в такое время.
А потом пришел март, и королева скончалась. Это был ужасный день. Я вспомнил тогда слова своего господина – что он остается один во мраке и печали, – ибо когда она лежала на смертном одре, солнце скрылось, хотя на дворе был полдень, и ужасная, невероятная тьма пала на нас. Говорят, что она покрыла всю страну, значит, вы тоже пережили это и почувствовали тот же ужас, что сжал наши сердца. Люди на улицах падали на колени и молили небеса о прощении; звери в лесах выли от ужаса и жались друг к другу.
