Рафаэль Сабатини - Западня
По арочной галерее, идущей вдоль южной стороны дома и соединяющей жилые и служебные комнаты, мисс Армитидж направилась в рабочий кабинет сэра Теренса, надеясь застать там капитана Тремейна, который должен был быть сейчас один.
— Я могу войти? — спросила она с порога.
Капитан быстро встал.
— Конечно, мисс Армитидж. — Зная его обычную невозмутимость, можно было сказать, что молодой человек выглядел теперь, пожалуй, несколько взволнованным.
— Вы ищете сэра О'Моя? Полчаса назад он ушел завтракать, и я как раз тоже собираюсь сделать это.
— Что ж, не смею вас задерживать.
— Что вы, напротив. Я хотел сказать… вовсе нет. Но… чем я могу быть вам полезен?
Прикрыв дверь, с присущей ей грацией она прошла в глубь комнаты.
— Я хочу, чтобы вы мне кое-что рассказали, капитан Тремейн, и мне необходимо, чтобы вы были откровенны со мной.
— Полагаю, иначе и быть не может.
— Мне бы хотелось, чтобы вы сейчас смотрели на меня как на своего друга мужчину.
Тремейн вздохнул. Он уже оправился от неожиданности ее появления и был опять невозмутим.
— Смею вас заверить, мне бы менее всего хотелось смотреть на вас так. Но если вы настаиваете…
— Да, настаиваю, — решительно подтвердила мисс Армитидж, нахмурившись при этих его словах, содержащих некий полушутливый намек.
— Повинуюсь вашему желанию, — слегка поклонившись, сказал капитан.
— В чем именно провинился Дик Батлер?
Он внимательно посмотрел на свою собеседницу.
— Что произошло в Таворе?
Тремейн продолжал молча смотреть на нее.
— А что вы об этом слышали? — наконец спросил он.
— Только то, что он натворил что-то — что именно, я не знаю — и последствия для него, как я поняла, могут быть весьма серьезными. Я очень тревожусь за Юну и хочу знать, в чем дело.
— А Юна это знает?
— Ей как раз сейчас рассказывают. Граф Самовал проговорился при ней о деле Дика.
— Почему вы, в таком случае, не остались при этом разговоре?
— Потому, что они отослали меня по причине — какой вздор! — моей молодости и невинности, которые нельзя оскорблять.
— А я, как вы полагаете, на этот счет не слишком щепетилен?
— Наоборот. Я уверена, что вы способны рассказать о чем угодно так, что это прозвучит в любом случае пристойно.
— Сильвия!
Этим восклицанием молодой человек выразил свой восторг и признательность за данную ему косвенным образом высокую оценку, забыв, следует признать, в эту минуту и о Дике Батлере, и о его бедах, что в тот момент не могло не насторожить мисс Армитидж, лицо которой приняло холодное выражение.
— Право, капитан Тремейн!
— О, простите меня, — спохватился он. — Но вы как будто намекнули… — Он смущенно замолчал.
Ее щеки порозовели.
— Да, сударь? — строго спросила она. — На что я намекнула, или вам показалось, будто намекнула?
Но неожиданно мисс Армитидж изменила тон.
— Пожалуй, мы сильно увлеклись мелочами, тогда как дело, с которым я к вам пришла, серьезное.
— Оно крайне серьезно, — печально подтвердил Тремейн.
— Так расскажите же мне наконец, в чем оно заключалось?
Капитан рассказал все, что знал, не забыв изобразить обстоятельства в выгодном для Батлера свете. Мисс Армитидж слушала его, опустив голову, постепенно все больше бледнея и хмурясь.
— А когда его найдут, — спросила она, — что его ожидает?
— Будем надеяться, что его не найдут.
— Но, если — если его все же найдут? — настаивала она, с явным нетерпением ожидая ответа.
Капитан Тремейн отвернулся и посмотрел в окно.
— Известие о его смерти теперь означало бы самый легкий конец этой истории, — тихо сказал он. — Если же его схватят, ему не дождаться пощады от своих собственных соотечественников.
— Вы хотите сказать, что его… расстреляют? — спросила мисс Армитидж изменившимся от ужаса голосом.
— Неминуемо.
Содрогнувшись всем телом, девушка закрыла лицо руками. Когда она их опустила, Тремейн увидел, как исказились ее черты.
— Но ведь Теренс спасет его? — с надеждой воскликнула она.
Сжав губы, Тремейн покачал головой.
— Сейчас, увы, не существует человека, который был бы способен на это меньше его.
— Почему вы так говорите? Что вы имеете в виду?
Прежде чем ответить, он немного помолчал и посмотрел ей в глаза.
— О'Мой дал слово членам португальского правительства, что Дик Батлер будет расстрелян после того, как его найдут.
— Теренс пообещал такое?
— Ему пришлось это сделать. Того требовали честь и долг. Я присутствовал при этом и знаю, чего это ему стоило и как он страдал. Он был вынужден отбросить все свои личные соображения — это была жертва во имя успешного проведения всей кампании.
Продолжая говорить, капитан описал подробности того разговора, касающиеся крайне несвоевременного проступка лейтенанта Батлера.
— Так что вы видите — на Теренса надеяться не приходится. Его честь не позволит ему проявить хоть малейшие колебания.
— Честь? — Она произнесла это слово почти с презрением. — А как же Юна?
— Я думал о Юне, когда сказал, что известие о смерти Дика где-нибудь в горах означало бы самый легкий исход. Это лучшее, на что можно надеяться.
— Я считала вас другом Дика, капитан Тремейн.
— Ну да, так оно и есть. И поймите, возможно, именно поэтому я надеюсь, что он погиб.
— Однако ведь нет причин, по которым вы не можете делать все, что в ваших силах, чтобы помочь ему?
Он посмотрел ей в глаза, спокойно выдержав ее укоризненный взгляд.
— Поверьте мне, мисс Армитидж, если бы я нашел способ его спасения, мог хоть чем-то ему помочь, я бы ухватился за это ради нашей с ним дружбы и моей любви к Юне, а теперь и из-за проявляемого вами интереса к нему. Но одно дело — проявление желания помочь, другое — предложение реальной помощи. Что я могу сейчас сделать? Уверяю вас, что я думаю об этом. Честно говоря, это занимает мои мысли больше всего. Но пока… Я жду событий — возможно, появится шанс.
Выражение ее лица смягчилось.
— Я поняла. — Она протянула руку, великодушно прося прощения. — Я была слишком резка, к тому же я не имею никакого права так говорить.
Тремейн взял ее за руку.
— Мне бы никогда не пришло в голову ставить под сомнение ваше право говорить со мной так, как вы сочтете нужным.
— Мне лучше пойти к Юне. Полагаю, что я нужна ей сейчас. Бедная девочка. Я благодарна вам, капитан Тремейн, за нашу доверительную беседу.
С этим мисс Армитидж удалилась, оставив молодого человека в задумчивости.
Да, Юна О'Мой могла кого угодно расположить в свою пользу. Что-то трогательное несла в себе очаровательная беспомощность и хрупкость этой женщины, отчего окружающие ее люди всегда стремились защитить и оградить это изящное создание от малейшего порыва ветра. Потому, что они это делали, она и оставалась такой, какой была.
