Эд. Арбенов - В шесть тридцать по токийскому времени
Доихара заторопился:
— Веспа тоже носил сапоги, сшитые Сунгарийцем…
— На фотографии он в них? — спросил Язев, не глядя на Лоуренса-2 и тем избавляя его от необходимости скрывать растерянность.
Доихара, кажется, попытался вспомнить страничку из «Секретного агента Японии», где изображен этот итальянец. Именно попытался. Ему вовсе не нужно было подтверждение чужой догадки, он ухватился за возможность сыграть роль занятого мыслью человека. Доихара широко распахнул глаза, тяжесть, всегда таившаяся в них, будто истаяла, открылась какая-то прозрачная глубина, бесцветная, ничего не говорившая, мертвая будто. Язеву показалось, что в пустоте трудно отыскать прошлое, и Доихара напрасно пытается это сделать… А Доихара не искал. Он играл в поиск. Ответ был готов еще в ту секунду, когда прозвучал вопрос. Лоуренс-2 отходил от глупой кочки, о которую споткнулся, назвав имя Чжан Цзолина.
— В них… Такие голенища кроил один Сунгариец. Особый силуэт. Бутылочный…
Подробность примечательная. Ее мог зафиксировать лишь требовательный к проявлению моды глаз. Был ли таким глаз Доихары? Существовала ли в самом разведчике потребность видеть причудливую линию, ощущать игру красок? Или здесь профессиональное умение примечать деталь, чувствовать конкретность, складывать из приметного, особенного образ и запечатлевать его? Что-то схожее с дарованием художника. Если так, то Доихара носил в себе портреты людей, чем-то поразивших его. Сунгариец должен был попасть в незримую папку с эскизами. Не слишком заурядная личность, надо полагать. Рядовому агенту такую роль не поручили бы. Сделав такой вывод, Язев решил тут же проверить способности Доихары.
— Жаль, что рядом на фотографии нет самого создателя этих сапог.
— Резиденты не фотографируются. А уж если нет возможности избежать этого, становятся спиной к объективу. — Доихара опять просвещал бедного майора.
— Жаль, — повторил с огорчением Язев.
В широко распахнутых глазах Доихары, рисовавших только что поиски и еще не избавившихся от этой задачи, мелькнула тень беспокойства: не то искал он! Майору нужен портрет Сунгарийца — так надо понимать интерес к фотографии. Какой-нибудь портрет. В Хабаровске намерены искать резидента. Сигнал Доихары принят.
А портрета нет. Нет никакого портрета. Такой в сущности пустяк: картонка девять на двенадцать, шесть на девять, в конце концов. Сколько этих картонок прошло через руки Доихары и сколько лежало в сейфах и столах! Была, наверное, и та, с изображением Сунгарийца. Конечно, была. Дело резидента существовало: с фотографиями, анкетами, отпечатками пальцев, приметами. И возможно, где-то есть. В том же Харбине или Дайрене. Или здесь, в Токио. Хотя мало вероятно. Приказ от 15 августа требовал уничтожения всех документов. Секретных в первую очередь… «Предать огню! Под личную ответственность…»
Веки сами по себе опустились. Никакого поиска. Что блуждать в пустоте. Он не помнил лица резидента, ничего не помнил. И не потому, что устал мозг или время стерло образ, просто встреча с Сунгарийцем была слишком короткой, причем единственная встреча. Если бы Сунгариец отличался чем-либо особенным, какая-то черта редкая, приковывавшая глаз, была в его облике, Доихара, конечно, зафиксировал бы ее.
Веспа привез Сунгарийца, тогда еще не Сунгарийца, а казачьего подъесаула, тачавшего сапоги для харбинских чиновников, на конспиративную квартиру. Где точно находилась эта квартира, Доихара не помнил: у сотрудников японской военной миссии было множество конспиративных квартир. Сеть расширялась, и места явок агентов буквально усеяли Харбин В Фуцзядяне, кажется. Старый китайский район с его узкими, слепыми переулками, бесчисленными харчевнями и опиумокурильнями хорошо оберегал тайну любой встречи.
В небольшой комнате с задернутыми занавесками при свете жалкой керосиновой лампы казачий офицер показался Доихаре очень высоким, голова едва не упиралась в потолок. Впрочем, потолки в китайских домиках низкие — поднятой рукой свободно достанешь камышовый настил. Просто подъесаул был выше Доихары — вот в чем дело, а себя Лоуренс-2 считал высоким человеком.
Около окна стояли табуреты, и Доихара поспешно сел. Для «гостя» он подчеркнул этим свое начальствующее положение, а себя избавил от неприятной необходимости чувствовать разницу в росте… Унизительную в некотором смысле разницу. Сел и отвернулся. Стал смотреть на желтый язык пламени, что приплясывал в стеклянном пузыре лампы. Так Доихара делал при встрече с агентами: лицо себеседника его не интересовало. Да и существовало ли вообще лицо? Агент! Человек, который куплен.
Молодой, старый, красивый, некрасивый — какое это имело значение? Когда приобретали его, оценили качества, возможно, смотрели даже зубы, как у лошади на торгах. Все оказалось подходящим. Веспа не взял бы плохой товар. Этому итальянцу с китайским паспортом Лоуренс доверял. Опытный скупщик! Теперь Доихара пожалел, что поручил вербовку Веспе. Как бы пригодились сейчас приметы Сунгарийца.
— Высокий… Он был высокого роста, — виновато произнес Лоуренс-2 и глянул на майора так, будто просил извинить за слишком скупое сообщение. «Вы должны учесть, — мысленно добавил он, — что в обязанности начальника военной миссии не входит вербовка резидента для Благовещенска. Я мог интересоваться лишь его деловыми качествами, легендой, с которой он пойдет на левый берег, наконец, произнести напутственную речь… Остальное — дело подчиненных». Высказав все это взглядом и убедившись, что Язев понял, Доихара несколько успокоился. В душе, однако, жила досада на себя, на всех. На того же амурского казака. Надо же было ему пройти мимо начальника миссии непримеченным!
Язев, кажется, вздохнул. В такую трудную для Доихары минуту высказал свое огорчение и тем столкнул Лоуренса-2 с его пьедестала, высокого, сооруженного усилиями стольких лет. Доихара почувствовал, что падает…
«Не поверили!» Он не подумал о майоре. Майор мог не поверить. Пусть! Не поверили там, в Хабаровске и в Москве Руки стали влажными. Холодная испарина выступила на ладонях, и Доихара провел ими по сухой ткани брюк, стараясь избавиться от раздражающего ощущения влаги.
— Высокого… Я должен поработать. Должен вспомнить.
Предательская влага не оставляла его рук, они стали еще мокрее, и холодок сковал пальцы. Доихара принялся перебирать ими, постукивая по коленям, как по клавишам. Ему сделалось страшно. Страшно, как в минуту ареста, когда перед ним открылась чернота бездны. Вечная чернота. Защититься от нее нельзя. Можно оттянуть мгновение, и только. Все эти месяцы приходилось заглядывать в бездну. Вначале редко, сейчас — все чаще и чаще. Изменившийся ритм стал пугать его: как бы ощущение падения не стало постоянным. Другие, сидящие рядом в камере, пытались принять эту необходимость, приучить себя к неизбежному. Он не мог. Ужас охватывал его при одной лишь мысли о конце.
