Александр Дюма - Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник)
– Ах, монсеньор, – печально отозвался полковник, – по мне, лучше бы все еще оставались эти два препятствия на вашем пути к штатгальтерству Голландии.
– Разумеется, если бы того, что только что случилось, не произошло, – отвечал молодой человек. – Но что сделано, то сделано, и не мы тому причиной. Едемте побыстрей, полковник, чтобы прибыть в наш лагерь в Альфене прежде, чем туда доставят донесение, которое мне наверняка пришлет правительство.
Полковник поклонился, снова пропустил принца вперед, а сам последовал за ним на том же расстоянии, что и раньше, до их разговора. А Вильгельм Оранский, хмуря брови, сжимая губы, все крепче вонзал шпоры в бока своей лошади, злобно бормоча про себя:
– Ах, вот бы полюбоваться, какую физиономию скорчит Людовик-Солнце, когда узнает, как обошлись с его дорогими друзьями, братьями де Витт! О Солнце, Солнце, берегись, твои лучи в опасности, не будь я Вильгельм Молчаливый!
И он понесся на своем добром коне еще быстрее, этот юный принц, ожесточенный соперник великого короля, этот новоиспеченный штатгальтер, чья власть еще вчера была под сомнением. Но так было, пока горожане Гааги не обеспечили ему две ступеньки, ведущие к истинному могуществу, соорудив их из трупов Яна и Корнелиса – принцев, чье благородство осталось безупречным перед Богом и людьми.
V. Любитель тюльпанов и его сосед
В то время как жители Гааги рвали на части тела Яна и Корнелиса, а Вильгельм Оранский, уверившись в смерти обоих своих противников, скакал по дороге в Лейден, сопровождаемый полковником ван Декеном, показавшим себя чересчур сострадательным, чтобы по-прежнему заслуживать высокого доверия, – верный слуга Кракэ, тоже оседлав доброго коня и понятия не имея об ужасных событиях, случившихся после его отъезда, трусил себе по обсаженным деревьями дорогам, пока не выехал за пределы города и окрестных селений.
Почувствовав себя в безопасности, он оставил лошадь в одном из постоялых дворов и, чтобы не привлекать внимания, преспокойно поплыл дальше на лодках, то и дело пересаживаясь из одной в другую, пока добрался до самого Дордрехта. Выбирая кратчайший путь, он ловко проскальзывал по узким речным протокам, что баюкали в своих нежных и влажных объятиях очаровательные острова, где на берегах колыхались ивы и тростники, цвели травы и беззаботно паслись, лоснясь на солнце, тучные стада.
Кракэ издали узнал Дордрехт, веселый городок у подножия холма, усеянного мельницами. Увидел его нарядные красные с белыми полосами дома, чьи кирпичные фундаменты купаются в воде, где с открытых, обращенных к реке балконов свисают расшитые золотыми цветами шелковые покрывала, дивные изделия Индии и Китая, а рядом с ними торчат длинные удилища – с ловушкой, неизменно ожидающей прожорливых угрей, которых манят под стены домов объедки, ежедневно выбрасываемые в воду из кухонных окон.
Сквозь вращающиеся мельничные крылья Кракэ еще прежде, чем сошел с лодки, разглядел на склоне холма бело-розовый дом – цель своего путешествия. Гребень его крыши скрывался под золотистым пологом тополевых крон, а сам дом четко выделялся на темном фоне гигантского вяза. Он был расположен так, что лучи солнца, падая на него, словно в воронку, разгоняли, согревали и обезвреживали даже туманы, которые ветер с реки заносил туда каждое утро и каждый вечер, несмотря на густую ограду из зелени.
Сойдя на берег среди обычной городской суматохи, Кракэ тотчас направился к этому дому, описание которого необходимо нашим читателям для понимания последующих событий.
Белый, чистый, сияющий, внутри отмытый еще заботливее, начищенный еще тщательнее, чем снаружи, этот дом служил приютом счастливому смертному.
Сей счастливец, «rara avis», «редкая птица», как сказал бы Ювенал, был доктором ван Берле – крестником Корнелиса де Витта. В описанном нами доме он жил с младенчества, поскольку им владели еще его отец и дед, потомственные уважаемые коммерсанты благородного города Дордрехта.
Господин ван Берле-отец, торгуя с Индией, скопил триста-четыреста тысяч флоринов, которые господин ван Берле-сын в 1668 году после смерти своих добрых и горячо любимых родителей получил совсем новенькими, хотя одни из них были отчеканены в 1640 году, другие – на три десятилетия раньше. Это доказывало, что перед ним флорины не только ван Берле-отца, но и ван Берле-деда. И эти четыреста тысяч были всего лишь наличными, так сказать, карманными деньгами Корнелиса ван Берле. Наследственные владения в провинции приносили ему ежегодно еще около десяти тысяч флоринов дохода.
Когда отцу Корнелиса, этому достойному гражданину, настала пора умереть, а произошло это спустя три месяца после похорон его жены, которая ушла первой словно бы затем, чтобы облегчить ему переход в иной мир, как ранее облегчала ему весь жизненный путь, он, в последний раз обняв сына, напутствовал его такими словами:
– Пей, ешь, растрачивай деньги – настоящая жизнь в этом, а не в том, чтобы изо дня в день трудиться, сидя хоть на деревянном стуле, хоть в кожаном кресле, в лаборатории или в лавке. Ты тоже умрешь в свой черед, а если тебе не посчастливится иметь сына, наш род угаснет, имя забудется. То-то удивятся мои флорины, попав в чужие руки такими же нетронутыми, ведь их никто никогда не взвешивал, кроме меня, моего отца да еще чеканщика. Но главное, не бери примера со своего крестного, Корнелиса де Витта. Зря он ввязался в политику – самое неблагодарное дело, он наверняка плохо кончит.
И вот наш почтенный господин ван Берле-отец умер, чем весьма опечалил своего сына, который очень его любил, а к флоринам относился весьма прохладно.
Итак, Корнелис остался один в большом доме. Напрасно крестный предлагал ему попробовать свои силы в служении обществу, тщетно пытался пробудить в нем жажду славы. Он, правда, уступил желанию крестного: отправился на военном корабле «Соединенные Провинции», шедшем под командованием Михиела де Рюйтера во главе ста тридцати девяти судов, с которыми прославленный адмирал намеревался нанести удар соединенным силам Англии и Франции. Но когда их судно под водительством опытного кормчего Леже на расстояние мушкетного выстрела приблизилось к «Принцу», на борту которого находился герцог Йоркский, брат английского короля, когда Рюйтер, патрон Корнелиса, провел атаку так стремительно и ловко, что герцог едва успел перейти на борт «Святого Михаила», осознав, что его корабль вот-вот будет захвачен (но вскоре и «Святой Михаил» вышел из строя, разбитый, искрошенный голландскими ядрами), когда на глазах Корнелиса корабль «Граф де Сендвик» взорвался и четыре сотни матросов сгинули в волнах и в пламени, когда до него дошло, что двадцать судов разбито в щепки, три тысячи человек мертвы, пять тысяч ранены и все это в конечном счете ничего не решает, каждая из сторон приписывает победу себе, а стало быть, все начнется сначала, только и того, что к списку морских баталий прибавилось еще одно название – сражение при Сутвудской бухте, вот тут он прикинул, сколько времени теряет попусту человек, закрывающий глаза и затыкающий уши, пытаясь мыслить даже в те часы, когда ему подобные палят друг в друга из пушек. В итоге Корнелис распростился с Рюйтером, с главным инспектором плотин и с воинской славой, облобызал колени великого пенсионария, к которому питал глубокое уважение, и вернулся в свой домик в Дордрехт истинным богачом. У него были отныне обретенный покой, двадцать восемь лет от роду, железное здоровье, проницательный взор и твердое убеждение, более ценное, чем капитал в четыреста тысяч флоринов и доход в десять тысяч: он твердо знал, что небеса всегда ниспосылают смертному слишком много для того, чтобы испытать истинное счастье, но вместе с тем – вполне достаточно, чтобы никогда счастья не узнать.
