Луи Буссенар - Капитан Сорвиголова
— Изумительно! — подтвердил Сорвиголова.
— Через две недели они будут здоровы, как мы с вами! — торжествовал доктор.
— И даже без осложнений? — спросил Сорвиголова.
— Даже без мигрени!.. Впрочем, я опасаюсь, как бы один из них не стал страдать страбизмом[45].
— То есть, попросту говоря, не окосел?
— Да, да, вот именно.
— Но какой же тогда смысл воевать, если мертвые воскресают, чтобы биться с новой силой? — изумился Жан.
— Воевать вообще нет смысла. Но раз уж наша идиотская и звериная цивилизация не в силах избавиться от такого бича, как война, надо, по крайней мере, сделать ее как можно менее жестокой. В чем, в конце концов, цель боевых операций? На мой взгляд, в том, чтобы вывести из строя как можно больше врагов, а вовсе не в том, чтобы убить их. Для достижения победы нет необходимости уничтожать все и всех, достаточно просто помешать противнику драться в течение некоторого времени, сократив до определенного уровня его численность. Кстати, в случае успешного воскрешения сраженных пулями солдат приобрело бы реальность фантастическое изречение одного ворчуна-генерала: «На войну идут умирать всегда одни и те же».
— А вот еще более удивительный случай! — воскликнул хирург, исследуя очередного шотландского солдата.
— Да разве он ранен, доктор? — удивился Жан.
Солдат спокойно потягивал трубку и, казалось, чувствовал себя совсем неплохо. На его шее зияла рана, нанесенная «гуманной» пулей в то время, когда он, в ожидании атаки, лежал, прижавшись к земле.
Доктор принялся искать выходное отверстие и нашел его над правым бедром.
— Смотрите-ка! — восхищенно воскликнул он. — Пуля пробила себе дорогу через легкие, брюшину и таз! Таким образом, этот бравый горец прошит ею сверху донизу. Тут уж нам и вовсе нечего делать…
— Значит, он обречен? — печально спросил Сорвиголова.
— Напротив, встанет на ноги без малейшего хирургического вмешательства, которое только повредило бы ему. Постельный режим. Диета: супы, сырые яйца, виски с содовой и, разумеется, трубка, раз уж он такой курильщик. — И, обратившись к раненому, добавил: — Продолжайте в том же духе, мой мальчик, и поправляйтесь… Следующий!
Осмотрев больного, Тромп продолжал:
— Поражена печень. Тут нам тоже нечего делать. Иначе говоря, вмешательство излишне. Постельный режим, антисептика и поначалу легкая пища… Рана в пояснице? Такое же лечение… Ранение желудка? И в этом случае ничего другого рекомендовать не могу.
Отходя от пациента, доктор каждый раз приговаривал:
— Отлично. Все идет как по маслу. Быстрое и верное излечение.
Но вот он подошел к пятерым бурам, лежавшим на матрацах прямо на земле:
— Черт возьми, вот это мне уже не нравится!
Им единственным удалось остаться в живых после взрыва английского крупнокалиберного снаряда, уложившего наповал десять бойцов. Вид этих несчастных был ужасен: растерзанные мышцы, раздробленные кости, разорванные сосуды — отвратительное месиво из мяса, обломков костей, тряпья и сгустков запекшейся крови!
Но, изуродованные до неузнаваемости, буры без малейшего стона переносили неимоверные страдания.
У Фанфана и Сорвиголовы сжалось сердце. Даже доктор утратил свой дар красноречия и умолк: несмотря на профессиональную выдержку, он был не в силах скрыть волнение.
С помощью Фанфана и Жана Грандье, исполненных усердия, но близких к обмороку от жалости и страха, врач приступил к делу. Он ампутировал конечности, резал живое тело, рылся в нем в поисках осколков или разорванной артерии, накладывал швы. Ему приходилось теперь иметь дело с серьезнейшими травмами, лечение которых затруднялось к тому же неизбежными осложнениями. О том, что процесс выздоровления пациентов будет не из легких, свидетельствовал не только характер ран, но и сопутствовавшие обстоятельства. Например, сопротивляемость организма, эту могущественнейшую помощницу хирургии, должны были значительно ослабить перенесенные бурами два нервных потрясения: шок, причиненный ранением, и шок, вызванный самой операцией. Кроме того, раненых истощила и сильная потеря крови.
Как долго тянулись и как мучительны были эти операции, проводившиеся без наркоза! Но мужественные буры держались стойко.
Наконец, наступила очередь лейтенанта, терпеливо ожидавшего помощи. Его левая ключица была надломлена ружейным прикладом, рука не действовала, грудь исполосовали глубокие порезы, сделанные обломком сабли, превратившимся в руках командира молокососов в опасное оружие. Доктор тщательно промыл раны обеззараживающим раствором и наложил тугую повязку, чтобы воспрепятствовать проникновению в них болезнетворных микробов.
Покончив со своими печальными обязанностями, врач вскинул на плечо карабин, нацепил на поясной ремень патронташ и вновь был готов наносить с помощью маленькой «гуманной» пули «человеколюбивые» раны, которыми так восхищался, исцеляя их.
Сорвиголова и лейтенант Гордонского полка шотландских горцев сразу же почувствовали взаимную симпатию, несмотря на то, что во время первого своего знакомства они, мягко выражаясь, так неучтиво обошлись друг с другом. Оба молодые, почти мальчики, в высшей степени мужественные и прямые, они проявили себя решительными противниками во время битвы. Но их благородным натурам претила и ненависть оскорбленного самолюбия и низкая злоба национальной вражды. Каждый из них лишь уважал другого за отвагу. И теперь уже не существовало ни англичанина, ни француза-бура, ни победителя, ни побежденного, а были двое храбрых юношей, ставших друзьями.
После сражения прошло около недели.
Ежедневно в свободное от службы время Сорвиголова часами просиживал у изголовья раненого, который встречал его неизменной улыбкой и дружеским рукопожатием. Патрику становилось лучше, точно так же, как и его отцу, хотя выздоровление последнего шло гораздо медленнее, чем предсказывал слишком уж оптимистически настроенный доктор. Сорвиголова приносил им новости, всячески стараясь облегчить участь пленников. За задушевной беседой время текло незаметно. Патрик рассказывал о своих приключениях в Индии, Жан — о том, что пережил в «Ледяном аду». Все это — к немалому возмущению Поля Поттера, непосредственная и простая натура которого никак не могла примириться с дружбой между вчерашними смертельными врагами.
Ненависть к завоевателям пылала в сердце юного бура с той же силой, что и в первый день их вероломного вторжения в Трансвааль. Чувство патриота обострялось еще неукротимой враждебностью к убийце его отца. Ничто не могло ни смягчить, ни тронуть юношу. Затаив мысль об отмщении, он, не сворачивая, шел к намеченной цели и сожалел лишь о том, что пуля, уложившая волынщика, не покончила также и с полковником. В душе его постепенно вызревал мрачный план кровавой расправы с герцогом Ричмондским.
