Луи Буссенар - Капитан Сорвиголова
Ярость Жана Грандье мгновенно угасла, и он кликнул санитаров: поверженный противник был для него всего лишь вызывавшим жалость человеком, чьи душевные и физические муки заслуживали сострадания. Санитары подбежали и, оказав первую помощь, уложили лейтенанта на носилки.
Снова послышались жалобные стоны умиравшего волынщика, звавшего слабеющим голосом свою мать. Похолодевшими руками он достал из кармана еще не запечатанное письмо и, протянув Полю, молвил едва слышно:
— Моей бедной маме… отправьте… умоляю вас…
— Клянусь! — ответил бур со слезами на глазах.
— Благодарю… — прошептал солдат.
Кровь двумя алыми струйками брызнула из пронзенной груди военного музыканта, на губах показалась пурпурная пена, глаза остекленели, и все тело содрогнулось в предсмертной конвульсии.
— Письмо… маме… — в последний раз пробормотал он коснеющим языком и, сжав кулаки, вытянулся и умер.
Шотландцы потерпели поражение. Остатки гордонцев стали поспешно отступать.
Буры, гуманность которых, проявленная во время этой войны, завоевала им всеобщую симпатию, поспешили оказать помощь раненым.
Сорвиголова влил Патрику в рот несколько капель спирта. Шотландец вздрогнул и, открыв глаза, узнал своего противника. Прочитав в его взоре глубокое сочувствие, схватил Жана за руку и тихим, как дыхание, голосом произнес:
— Что с отцом?
— Пойду узнаю…
Обнаружив полковника среди груды недвижных тел, Сорвиголова заметил, что тот еще дышит. Он подозвал санитаров и уже собирался вернуться к Патрику с сообщением о том, что отец жив и состояние его не совсем безнадежно, как вдруг услышал поблизости рыдание. Поль, стоя на коленях возле волынщика, держал в руке предсмертное письмо шотландца к матери.
— На, посмотри, — сказал Поль, увидев Жана. — Это так ужасно!..
Сорвиголова прерывающимся от волнения голосом прочитал:
«Под Ледисмитом, 23 ноября 1899 года
Дорогая мамочка!
Сегодня не ваша очередь, сегодня я должен бы писать отцу. Но я не могу не писать вам, потому что, кажется, это последнее письмо. Не понимаю, что со мной происходит. Я здоров и чувствую себя превосходно, но прошлой ночью привиделся мне страшный сон… Наверное, завтра буду убит. Тяжко на душе, и сердце ноет… Только что выходил из палатки — стоит чудная ночь. Глядя на синее ясное небо, на яркую звезду над моей головой, подумал, что она смотрит сейчас и на вас, моя милая мама, и я позавидовал ей…
Вы даже не представляете себе, что здесь творится!.. На днях возле меня в окопе упал солдат из моей роты. Осколок снаряда попал ему в живот, но он не сразу скончался. Как страшно было смотреть на него!.. Он рыдал, умоляя врача прикончить его, чтобы избавить от невыносимой боли, и даже сам доктор не смог сдержать своих чувств. «Воистину проклятая штука война!» — воскликнул он.
И знаете, дорогая мама, мне очень не хотелось бы умереть так. Думаю, вам было бы очень горько, если бы вы узнали о моих страданиях. Куда лучше смерть мгновенная, без всяких мучений.
Но будьте покойны, что бы ни случилось, я не поступлюсь честью своей. И хотя мне очень жаль покидать вас, я все же счастлив, что отдаю жизнь за нашу королеву и Великобританию.
Прощайте же, мамочка, крепко вас целую.
Джимми».— И это я убил его! — дрожавшим от слез голосом произнес бур. — Как ужасно! Сердце разрывается… Единственное утешение, что я лишь исполнял свой долг.
— Верно, Поль, и выполнил ты его прекрасно! — ответил Сорвиголова, указав рукою на отступавшие по всей линии английские войска.
Королевскую армию разбили. Ее потери составили две тысячи человек убитыми и ранеными и двенадцать орудий. Бессовестные политиканы, рыцари разбоя и наживы, развязавшие эту войну, могли быть довольны!
Грохот сражения сменился полной тишиной. Англичане, потерпев еще одно поражение, в беспорядке отошли к Ледисмиту. Буры затаились в неприступных оборонительных сооружениях, искусно возведенных вокруг находившегося в кольце противника и представлявших собой своего рода укрепленный лагерь под охраной выдвинутых вперед конных дозоров.
Жизнь вернулась в привычную колею. Подлечивали раны, ухаживали за ранеными лошадьми, исправляли повреждения, чистили орудия, чинили разорванную одежду, с невозмутимым спокойствием готовясь к новой битве.
Под прикрытием холма были разбиты четыре большие палатки, над которыми развевался белый флаг с красным крестом. Здесь размещался бурский полевой госпиталь.
В каждой палатке до сотни раненых — буров и англичан, последних — вдвое больше. Они лежали на маленьких походных койках, на носилках, а кто и прямо на земле. Сведенные вместе единой судьбой, недавние противники относились друг к другу без всякой вражды.
Между ранеными, принадлежавшими к враждовавшим армиям, не делалось различий. Их укладывали вперемежку: рядом с бородатыми, заросшими до самых глаз бурами — атлетического сложения королевских стрелков, рослых краснощеких юношей и зрелых мужчин, так и не сменивших шотландский костюм на форму хаки. Бледные, худые, потерявшие много крови, гордонцы стойко подавляли стоны, боясь уронить свое достоинство.
ГЛАВА 6
В госпитале. — Доктор Тромп. — «Современные» ранения. — «Гуманная» пуля. — Оригинальная теория. — Изречение ворчуна-генерала. — Предписания врача. — Осколочные ранения. — Душа джентльмена. — Непризнанные герои. — Ночной выстрел.
Среди раненых, преисполненные сострадания, бесшумно и скромно сновали женщины, разнося чашки с укрепляющим бульоном, сосуды с разведенной карболовой кислотой и лекарства. Это были жены, матери и сестры бойцов, покинувшие фермы, чтобы делить с близкими трудности войны. С одинаковой самоотверженностью ухаживали они и за своими, и за теми, кто совсем недавно угрожал их жизни и свободе.
В одну из палаток вихрем влетел Жан Грандье в сопровождении своего неразлучного друга Фанфана. Юный парижанин, хотя и прихрамывал еще, был счастлив, что уже не числился больным. В ожидании того дня, когда, поправившись окончательно, он смог бы вернуться в разведку, Фанфан устроился в полевой госпиталь санитаром.
Взгляд командира молокососов устремился к двум койкам, стоявшим рядом в центре палатки. На одной из них лежал герцог Ричмондский, на другой — его сын. Герцог, казалось, умирал. Из его груди вырывалось тяжелое дыхание. Бледный как полотно, он сжимал руку с отчаянием глядевшего на него сына.
