Николь Галланд - Трон императора: История Четвертого крестового похода
— Джамиля была пленницей! — вскричал я, позабыв, что нужно шептать.
— Она была одним из военных трофеев, — спокойно парировал Грегор и настороженно оглядел палубу. — Барцицца имеет право потребовать ее обратно.
Проклятье, он вспомнил о законе.
— Тогда зачем передавать ее твоему драгоценному маркизу? — раздраженно огрызнулся я. — Почему не отослать ее назад, в Венецию, этому глупому пердуну?
Он знаком велел мне говорить потише, оглянувшись в ту сторону, где несли вахту венецианские моряки.
— В этом походе я выполняю приказы Бонифация. Если он скажет передать принцессу епископу, я так и сделаю, с радостью. Если он скажет воспользоваться ею как козырем по прибытии в Александрию, я с радостью исполню и этот приказ. Но если он скажет вернуть ее Барцицце… я подчинюсь.
Мне всегда не по себе в присутствии людей, которые с таким хладнокровием и упорством выполняют свой долг. Частично это происходит оттого, что мои собственные неудачи в этой области, как известно, приводили к катастрофическим последствиям.
— В таком случае почему ты вообще упомянул о ней в разговоре с епископом, если он подчиняется Бонифацию?
— Главным образом потому, что голова была как в тумане. А еще потому, что сейчас глубокая ночь и ты меня застал врасплох. Но иерархия не так проста. Бонифаций командует нами как воинами, а епископы — как пилигримами.
Грегор тяжело вздохнул.
— В результате получается ни то ни се, — фыркнул я.
Он устало взглянул на меня.
— Ситуация слишком серьезная, чтобы говорить о ней так. В прошлом подобные походы в Святую землю возглавлял король или даже несколько королей. На этот раз все не так. Бонифаций взял на себя командование только потому, что три других военачальника отыскали его и умолили встать во главе войска, когда предыдущий командующий умер. Бонифаций не первый, к кому они обратились, и он не ухватился за эту возможность, потому что знал, какая перед ним стоит трудная и абсолютно неблагодарная задача. Мало кто из тех, кем он командует, говорят на его языке. Нет почти никого, кто присягал бы на верность одному суверену. Да к тому же епископы…
— Ясно, ясно. Мы об этом уже говорили, — сказал я. — Мне и в первый раз было наплевать, а теперь тем более. Просто хочу быть уверенным, что принцесса вернется в Египет. И чтобы ей как можно меньше досаждали всякие там маркизы, епископы или рыцари вроде тебя.
— Если нам не удастся договориться с правителями Египта, мы будем вынуждены их атаковать. Предположительно, они связаны с твоей принцессой. Раз ты стремишься вернуть ее в лоно семьи, то разве для тебя не было бы предпочтительнее, чтобы мы не поубивали оставшихся родственников?
— Это было бы славно.
— Тогда давай объединимся. Оставь мысли о смерти, не лезь на рожон и помоги мне защитить ее от притязаний других, пока не вернется Бонифаций.
Я наконец раскусил его замысел.
— Ага. Буду присматривать за ней, чтобы тебе было легче присматривать за мной.
— А что, у тебя с этим проблема? — спросил он.
— Нет, — после некоторого раздумья признался я. — Но готов оставаться под твоей пятой только до тех пор, пока она не окажется дома. И никаких планов насчет Иерусалима. Как только мы высаживаемся в Египте, всем нашим договоренностям конец.
— Мы высаживаемся в Египте и смотрим, какова воля Божья, — поправил меня Грегор.
— Это одно и то же, — согласился я и протянул ему руку для пожатия.
9
Меня отвезли обратно на «Венеру», где все еще бушевала оргия. Я сразу же спустился вниз, чтобы проверить, как там Джамиля, и изумился, увидев, что она по-прежнему спит, прижатая к бочке с водой, от которой ее отделял лишь тонкий шерстяной лоскут. Старик Ричард как раз задирал Лилиане юбку, а его внук восхищенно наблюдал за происходящим. Я оказался в полном одиночестве среди смеха, смрада и блуда.
Моя душа вернулась к жизни не полностью: она не чувствовала ничего привлекательного ни в веселье, ни в одной из женщин. Я находился среди живых, но только в качестве оболочки. Я предпринял собственный крестовый поход, мне предстояло выполнить свой долг, спасти даму, и только. Я ничего о ней не знал и не хотел знать. У меня не было никаких личных мотивов, лишь слабая попытка показать тем богам, которым я был небезразличен, что все еще способен на хороший поступок. После чего я вернусь к предыдущему плану. Чего скрывать, я был рад отложить свое последнее в жизни дело, но все равно не нуждался в обычных человеческих удовольствиях. Мне не хотелось ни компании, ни веселья, ни женщин.
Но мне хотелось музыки. Любой музыки — если не родных задорных кельтских мотивов, то хотя бы сложных и чопорных песен труверов,[9] или простых рифм трубадуров, или германских напевов с тяжеловесным акцентом, или даже (на худой конец) хотелось послушать глупую майскую песню «Календа мая».
Грегор забрал мои инструменты у Барциццы и держал их у себя на «Иннокентии» как гарантию моего хорошего поведения. Моим главным инструментом с детства была лира, но я умел также играть и на свирели. Живя в Европе, научился играть на гитаре, неплохо управлялся с фиделем, хотя считал, что смычковые инструменты требуют много суеты. Публика мне была не нужна, но отчаянно была нужна деятельность. Поэтому той ночью на шлюшном корабле я замечал не сколько женщин задирали юбки, а сколько псалтерионов и фиделей валялись без дела или плохо звучали в неумелых руках кавалеров, решивших, что способны произвести впечатление на дам. Ко мне в руки попало нечто смычковое: длинная плоская дека в форме капли и всего три струны, настроенные на до-соль-до. Я немножко повозился с инструментом и обнаружил, что если держать его у плеча и водить коротким, туго натянутым смычком там, где он сужался, то можно играть на отдельных струнах, что очень подходит для танцевальных мелодий. Звук получался тонкий и резкий — словно старуха истошно верещала, — зато выходило громко и быстро. Отличное развлечение. И прежде чем зашла луна, я с этим инструментом стал официальным музыкантом на корабле. Мне пытались подыгрывать десяток горе-менестрелей, и казалось, палуба проломится от эстампи.[10] Вряд ли когда-либо кто-то другой за одну ночь получал столько предложений от стольких красоток, не имея ни малейшего интереса принять хотя бы одно.
Незадолго до рассвета я наконец рухнул как подкошенный в главном проходе между гамаками. Но примерно через час меня оторвала от сна какая-то суета наверху. И как всегда, с первым проблеском сознания пришла тяжелая мысль, что, будь оно все проклято, я по-прежнему жив.
Зловоние в трюме стало совсем нестерпимым: к уксусу и густому цветочному аромату женских духов прибавился запах прокисшего пива, пота и спермы. По трапу начали спускаться изящно сшитые кожаные сапоги, о голенища которых бился подол элегантной черно-пурпурной накидки.
— Пришли поговорить? — устало выкрикнул я. — Не терпится выполнить свой долг, ваше преосвященство?
«Заткнись!», «Хватит!» — понеслись со всех сторон дружеские восклицания женщин: кое-кому из многих сотен не спалось.
Епископ Конрад даже хрюкнул, когда затхлый запах ударил ему в ноздри.
— Приведи ее наверх, — приказал он, — а то меня здесь вырвет.
Я кое-как поднялся с пола и, пошатываясь, направился по узкому проходу к бочке с водой. У Лилианы был усталый вид, однако она не смыкала глаз. Поразительно, но принцесса по-прежнему спокойно дрыхла.
— Она спит! — прокричал я Конраду.
— Захлопни пасть, мерзкое отродье! — раздался мелодичный хор женских голосов.
— Тогда разбуди ее, — велел Конрад, после чего наступила тишина: женщины узнали голос епископа, а если не узнали, то интуитивно угадали его ранг. — Она здесь заложница, а не принцесса.
Сапоги поднялись по трапу и скрылись из виду.
— Да и вообще, принцесса ли она? Что-то я сомневаюсь, — прошептала захмелевшая Лилиана. — Какая принцесса смогла бы спать среди всего, что здесь творилось?
— Разве ты не дала ей снадобье? — прошептал я в ответ.
— Шутишь? Будь у меня такое действенное снадобье, сама бы его приняла.
Несколько минут спустя я был уже на палубе вместе со своей спасенной, и мы оба щурились от света. Лилиана переодела ее в верхнюю тунику, подпоясанную ремнем, которая не очень-то ей подходила по размеру: туника была с низким вырезом, чтобы демонстрировать все прелести Лилианы, потому ее следовало носить с точно так же низко вырезанной сорочкой, но сорочка Джамили скромно доходила до шеи. Сочетание облегающей туники со свободной сорочкой под ней было не очень удачным. Кроме того, Джамиля была ниже Лилианы почти на голову, и пропорции у нее были другие, так что все на ней сидело плохо. В наряде с чужого плеча, со смуглой кожей, без блестящего покрывала на лице принцесса Джамиля выглядела почти серой мышью, но осанка у нее была по-прежнему королевская, аж дух захватывало.
