Густав Эмар - Приключения Мишеля Гартмана. Часть 2
— Друг Оборотень, дело вовсе не идет как по маслу, — сказал адъютант.
— Ба! Что же случилось, господин Петрус? Ведь все шло отлично.
— Чересчур отлично, мы позволили себе немного лишнее, и машина испортилась.
— Да, подлец Поблеско почуял нас и ускользнул из рук как настоящая змея.
— Отчасти по вашей вине, господин Отто, он был в руках у вас, выпускать не следовало.
— Вы правы, — согласился молодой человек со вздохом, — но сделанного не вернешь.
— Ба! Еще не все потеряно, — с живостью сказал Петрус, — я не отчаиваюсь в успехе. Что Штанбоу чует измену, это очевидно, но до уверенности далеко. Не верю я, чтобы попытка такая смелая, так ловко начатое дело рушилось жалким образом.
— Будем надеяться, впрочем, всегда нам останется средство умереть с честью.
— Хорошо утешение! — засмеялся Оборотень. — Надо спасти дам.
— Увы! Теперь это трудно.
— Вот капитан Шимельман с двумястами человек выходит на площадь, — объявил Петрус.
— Ладно! Держите ухо востро, Оборотень, а нам надо приняться за наши роли.
Я вижу Поблеско, — сказал Петрус, не отходивший от окна, — он говорит с капитаном.
— Не беспокойтесь насчет этого, любезный Петрус, я знаю Шимельмана с давних пор, это дурак, от него Поблеско ничего не добьется.
— Дай-то Бог! Капитан вводит свой отряд в дом на площади, он уходит от Поблеско, который идет вслед за отрядом, а сам направляется в эту сторону.
— Хорошо! Будем готовы принять его. Оборотень возвратился в общую залу.
Протекло несколько минут, потом на лестнице раздались тяжелые шаги, дверь отворилась и капитан Шимельман показался на пороге.
— Войдите, капитан Шимельман, — сказал Отто с самым любезным видом.
— Ваше превосходительство изволите знать меня! — вскричал колосс, польщенный тем, что был назван по фамилии.
— Разумеется, я знаю вас, капитан, — подтвердил Отто, — ведь я и указал вас полковнику.
— Знаю, ваше превосходительство, покорнейше благодарю.
— Я хотел иметь при себе храброго воина. Что делает полковник?
— Господин полковник собрал все отряды, стал во главе их и пошел как будто на Бельфор.
— Так, так, капитан, сведения ваши верны, с этой минуты вы принимаете командование здесь в деревне. Помните, что я выбрал вас преимущественно перед всеми другими, ваше производство в ваших руках, исполните в точности мои приказания и вскоре вы будете уже не капитаном более. Поняли?
— Понял, ваше превосходительство.
— Идите, капитан.
Офицер взял руку под козырек и, повернувшись на каблуках, направился к двери.
— Стой! Направо кругом! — скомандовал генерал. Капитан повиновался с точностью машины.
— Остерегайтесь барона фон Штанбоу, — прибавил генерал, — на него были доносы.
— Прикажете арестовать его, ваше превосходительство?
Генерал задумался.
— Нет, — сказал он спустя минуту, — только следите за ним, не надо допускать, чтобы он имел сообщение с пленницами.
— Слушаю, ваше превосходительство.
В эту минуту на площади поднялся страшный шум, мужики, по-видимому, обуреваемые страхом, бегали, толкались и кричали — суматоха была невообразимая.
Когда капитан отворил дверь, чтоб выйти, громадная собака бросилась на него и схватила за горло, человек и собака грохнулись оземь.
Борьба длилась недолго. Оборотень, который входил в эту минуту, кинулся на растерявшегося капитана, всунул ему кляп в рот и связал его в одно мгновение.
— Вот и товарищи! — вскричал Петрус. — Они входят с трех сторон под командою Мишеля, Ивона и Людвига, они захватили полковника Экенфельса и ведут его пленником, наши, которые вошли сюда крестьянами, схватили оружие и забирают прусских солдат, переряженных мужиками.
— А Поблеско? — спросил Отто.
— О нем ни слуху ни духу.
— Тем хуже.
— Мы найдем его.
— Быть может, поздно, — пробормотал Петрус.
— Долой немецкие мундиры, — скомандовал Отто, — пленников запереть, если сопротивляться будут, стрелять их без пощады! В десять минут, чтоб в нижней зале было пятьдесят человек. Живо, Оборотень! Это последняя ставка!
— И мы выиграем, командир! Да здравствует республика!
— Да здравствует республика! — подхватили два остальных, проворно сбрасывая немецкие мундиры.
Через пять минут Петрус и Отто фон Валькфельд, с обычною уже своею наружностью, появились в общей зале, где пятьдесят вольных стрелков в крестьянской одежде, но хорошо вооруженные, встретили их с восторгом и неумолкаемыми восклицаниями: «Да здравствует республика!»
Между тем в деревне сражались повсеместно, все солдаты, которых не успели захватить, а это была большая часть, сомкнулись в плотную группу под командою пяти-шести офицеров и отбивались от вольных стрелков, со всех сторон нападавших на них с отчаянною решимостью людей, которые считают себя погибшими и пожертвовали жизнью.
— Вперед! — вскричал Отто, размахивая длинною шпагою.
— Вперед! — повторили вольные стрелки.
И вслед за ним они ринулись очертя голову в самую свалку.
Дамы в своей темнице выносили пытку, которой не передать словами: они видели и слышали все, что происходило на площади, и попеременно переходили от надежды к отчаянию, смотря по обороту, который принимала борьба.
Вдруг отворилась дверь их комнаты и на пороге остановился человек.
Это был барон фонШтанбоу.
За ним несколько солдат стояли мрачно и неподвижно. Дамы отвернулись с чувством ужаса и вместе отвращения.
— Час прошел, — сказал барон ледяным тоном, — я пришел за ответом.
— Смерть скорее, чем позор, — гордо сказала госпожа Гартман, — убейте меня, презренный человек!
— И дочь ваша того же мнения? — спросил барон с злою усмешкою.
— Подлец! Подлец! — вскричала Лания и залилась слезами, бросившись на шею к матери, которую долго и крепко обнимала.
— Разлучить этих женщин! — вскричал барон в бешенстве.
Солдаты подошли.
Госпожа Гартман запечатлела долгий поцелуй на бледном лбу дочери и, опустив руки, которыми обвивала ее, сделала шаг вперед и гордо сказала солдатам:
— Пойдемте.
— Пойдемте, — повторила и госпожа Вальтер, смело, становясь возле нее.
Молодые девушки, точно смертельно пораженные, опустились на пол и оцепенели.
— Вперед! — громко крикнул барон.
При звуке этого ненавистного голоса они содрогнулись всем телом, встали, грозные, и, высоко подняв голову, в порыве возвышенного самоотвержения бросились вперед заслонить собою матерей и вскричали с твердостью:
— Нам следует умереть!
Солдаты замялись, даже эти грубые натуры, сохранившие, быть может, какое-нибудь человеческое чувство, испытывали жалость к прекрасным созданиям, которые, бледные и с распущенными волосами, молили о смерти вместо матерей.
