Густав Эмар - Форт Дюкэн
С этими словами солдат протянул тыквенную бутылку молодой девушке, и та большими глотками стала жадно пить воду.
— Так, так, — продолжал Золотая Ветвь, — а теперь, пожалуй, и довольно… Сначала нужно было употребить воду как наружное лекарство, а теперь она же пригодилась и для принятия внутрь, только не нужно злоупотреблять таким лекарством. Из меня могла бы выйти превосходная сиделка… Я не хуже доктора знаю, как надо лечить такие болезни, хотя, сказать по правде, я далеко не привык ухаживать за такими нежными больными… Надеюсь, вам теперь лучше, прелестное дитя?
— Благодарю вас, — отвечала молодая девушка.
— Видите, капитан, она говорит.
Последний вовсе не обращал внимания на болтовню своего вестового и сидел, погруженный в отчаяние. Но когда он услышал голос молодой девушки, радости его не было границ, и он готов был броситься на шею к Золотой Ветви, который, не выходя из своего обычного флегматичного состояния, продолжал:
— Не тревожьтесь, капитан, у этого бедного ребенка слишком переполнено сердце. Все эти слезы — просто-напросто продолжительное излияние из слезного мешочка, и об этом очень скоро забывают… Видите: моя правда. Малютка уже улыбается сквозь слезы и протягивает вам обе руки. Ну! Что же вы стоите столбом? Очнитесь, капитан! Господи ты мой, Боже! Теперь уже вам дурно! Недоставало только этого.
Золотая Ветвь не ошибался. Его офицер, видя, что молодая девушка пришла, наконец, в себя, до такой степени растерялся от радости, что молча и неподвижно стоял перед ней, не произнося ни слова.
Девушка протягивала ему руки, а он не брал их.
Наконец, голос, мелодичный, как пение птицы, коснулся его слуха.
Голос этот говорил:
— Это он… святая Матерь Божья! Это он… живой… и даже не ранен!
— И я спасен вами, — радостно отвечал офицер, обретая, наконец, дар слова.
— О! Как я счастлива! — тихо прошептала она, поднося руку к сердцу.
Чары были разрушены. Золотая Ветвь, глядя на них, бормотал сквозь зубы:
— Вот те раз! Кто же это тут подложил огня в порох. Молодой человек схватил обе ручки очаровательной девушки и сказал так тихо, что слова его слышала только она одна:
—Да, вы — мой ангел хранитель! Господь послал вас, чтобы сохранить мне жизнь, которую, с этой минуты, даю клятву посвятить вам.
— Вы так думаете? — отвечала она ему вопросом. И ответ этот был так же тихо произнесен, как и клятва офицера. Святая и инстинктивная стыдливость подсказала им, что откровение их душ должно принадлежать только им одним.
Золотая Ветвь счел себя лишним. Добрый малый скромно отошел в сторону.
— Скажите еще раз, что вы убеждены в этом! — повторила молодая девушка
— Клянусь спасением моей души, что я сказал вам то, что подсказало мне сердце!
— Благодарю… я верю вашим словам… Господь милостив… он услышал мою молитву.
— Вашу молитву? — с удивлением сказал офицер.
— Да, я часто молилась за вас!
Офицер с нескрываемым изумлением смотрел на нее.
— Вы, следовательно, знаете меня? — спросил он молодую девушку.
— Давно.
— Я не понимаю вас, милое дитя.
— Каким же образом иначе могла я попасть сюда? — возразила очаровательная девушка, и в тоне ее голоса слышался как бы упрек по адресу офицера. — Это произошло совсем не случайно. Вы приезжаете сюда отдыхать или ловить рыбу почти ежедневно в течение целого месяца, который пролетел так поразительно скоро, по крайней мере, для меня.
— Наш форт так далек от населенной местности, что ни о каком развлечении не может быть и речи.
— Я видела вас.
— Значит, вы живете.
— Близко отсюда? Да… и я каждый день приезжала сюда, останавливалась здесь, возле берега и смотрела на вас.
— Как же это я ничего не подозревал!
— О! Я отлично пряталась… я была так рада, так рада, что могу смотреть на вас, могу видеть вас.
Это было сказано так просто, так невинно, что молодой француз, совершенно растерявшись, в немом восхищении смотрел на молодую девушку.
Золотая Ветвь, до которого доносились только отдельные фразы, с угрюмым видом опустил глаза и в то же время бормотал про себя, кусая усы:
— Что за черт! Смеется она что ли над нами? Надо будет проверить.
И он стал внимательно прислушиваться, делая вид, что его нисколько не интересует их разговор. А в это время капитан, увлеченный и покоренный наивной и трогательной грацией молодой канадки, говорил ей:
— Итак, вы думали обо мне?
— День и ночь.
— Почему вы не дали мне знать об этом?
— Каким образом?
— Каким-нибудь способом… Можно если не сказать, то написать это…
— Я не смела!..
— Наконец, вы могли сделать это так, как вы поступили сейчас!
— А! Теперь это совсем другое дело.
— Почему? — спросил, улыбаясь, офицер.
— Теперь мне кажется, будто я вас знала… всю жизнь.
— Правда?
— Я даже спрашиваю себя, как я могла жить, не зная вас?
— Милое дитя! Значит, я должен вас любить за это вдвойне…
— О! Да, любите меня! — с живостью перебила его молодая девушка.
— Да, и на это целых две причины! — повторил молодой человек.
— А какие?
— Во-первых, вы спасли мне жизнь.
— О! Это не может идти в счет. Стреляя в этого индейца, я спасала вас от него для себя.
— И вы меня любите?
— Конечно, я вас люблю! — отвечала канадка с восхитительной чистосердечностью.
— Настоящей любовью или как друга?
— Настоящей любовью! — повторила она изумленно и стараясь понять, что значат его слова.
— Да?
— Не знаю.
— Пусть меня повесят, если я верю хоть одному слову из того, о чем воркуют эти голубки! — пробормотал Золотая Ветвь, который в это время строгал палочки, чтобы показать, что его вовсе не интересует разговор канадки и офицера.
Молодая девушка в это время продолжала:
— Я не знаю, как назвать то чувство, которое я испытываю.
— Объяснитесь.
— Я все время думаю о вас! Мысль о вас не оставляет меня даже во время молитвы… Я не могу не думать о вас, даже если бы я этого и хотела.
— Злая.
— О! Я не злая, потому что я люблю вас… Верите вы мне?
— Верю.
— И вы хорошо делаете. Я никогда не лгала. В наших лесах нет надобности лгать, как в ваших городах, где все наперерыв обманывают друг друга.
— Я не обману вас!
— Гм! Гм! — подумал Золотая Ветвь в своем углу.
— Видите ли, друг мой, — продолжала молодая девушка, — ваш образ никогда не покидает меня… Здесь ли вы, или нет вас, я вижу вас, чувствую ваше присутствие.
— Но это гораздо лучше дружбы!
— Лучше? Нет.
— Тогда больше, чем простая дружба.
— Это возможно, — проговорила она, задумчиво опуская глаза, — я очень люблю моего отца; я люблю его всей душой, а между тем, я люблю его не так, как вас, — это не одно и то же.
