Владимир Малик - Посол Урус-Шайтана
— О матка боска! — подскочил пан Спыхальский. — То пан есть земляк? Из Закопаного? Что же пан сразу не сказал? Прошу прощения, пан Квочка. Что нового в Закопаном?
— Как давно пан оттуда?
— Уже два года.
— А я — четыре… Так что пан мало от меня узнает про своего маршалка… Разве что пану интересно послушать, как я с товарищами когда-то отдубасил пана маршалка розгами…
— О! Как то было?
— А так. Надумал я с друзьями бежать в степи. Но не хотелось расставаться с паном не попрощавшись. Надо вам сказать, с ним была у меня сердечная дружба: он частенько гладил мою холопскую спину плетьми, а я пускал иногда на его стога и скирды красного петуха. Как раз случилось так, что должок за мной оставался. Как же уйти от пана, не рассчитавшись с ним? Вот я и подговорил хлопцев подстеречь пана. Встретили мы его у самой Матвеевой пасеки. Пан Спыхальский помнит тот лесок в долине, что по дороге из Закопаного к хутору Круглик?
— О так! Разве можно забыть то райское место? Во всем Прикарпатье, наверное, не найти красивее. Самой природой, проше пана, оно создано для любви…
— Вот то-то и оно, так же думал и пан маршалэк. И не только думал, но и был влюблён там в жёнку одного шляхтича, что жил вблизи Закопаного. Вот мы и подстерегли его, когда он к ней ехал верхом. Один схватил коня, придержал, а я с товарищем стянул ясновельможного пана на землю, содрал с него штаны, положил голым пузом на муравейник, а с другой стороны хорошенько всыпал березовой каши…
— Сто дзяблов! Мерзавец! — возмущённо воскликнул пан Спыхальский. — Как же ты посмел издеваться над паном маршалком? Над потомственным шляхтичем! Да за это тебя, хлопа неотёсанного, повесить мало! Изрубить на мелкие куски! Подумать только — не как-нибудь, а на муравейник… Да ещё и берёзовыми прутьями!.. Как простого хлопа…
Все проснулись и слушали, как с чувством ругался разгневанный и оскорблённый за своего сюзерена шляхтич. Звенигоре было смешно: пан Спыхальский явно забывал, что сейчас он не потомственный шляхтич, а раб.
Гервасий Квочка тоже усмехнулся в бороду. Было заметно, что его забавлял этот разговор.
— Но я же только возвращал долг, милостивый пан, — сказал он спокойно. — Сам господь бог завещал не оставлять неоплаченными долгов наших… А ещё завещал он отплачивать око за око и зуб за зуб…
— Не в меру ты мудр, пан Квочка! — сердито выкрикнул Спыхальский. — Пана маршалка — и вдруг на муравейник! Гром на твою голову! Чтоб тебя болячка задавила, разбойник паскудный! На кол тебя посадить бы, негодяя, чтобы знал, как потешаться над ясновельможным паном!
Он сыпал проклятия, ругань и чуть было не бросился с кулаками на крестьянина. Гремя кандалами, свирепо таращил глаза, дёргал себя за встопорщенный рыжий ус.
Вдруг он замолк. В глазах промелькнуло недоумение. Спросил тихо:
— Ну, а чем же кончилась та печальная история?
— Чем надо, — степенно ответил Квочка. — Отдубасили мы пана на славу, натянули штаны и посадили на коня…
— Как же он сел?
— А он не сел — лёг животом на седло, так и поехал.
— Холера ясна! Нет, стоило б поглядеть такую картину… Ну, а та жёнка, пан Квочка, кто она? Вы видели её? Это, случаем, не пани Зося, супруга пана Ястржембского из Залещиков?
— Нет, пан Мартын…
— Ты знаешь, как меня звать? — поразился Спыхальский. — Дзябол! Откуда?
— Как же! До сих пор помню все кодло пана маршалка.
— Но, но, не забывайся, с кем говоришь! — напыжился пан Спыхальский. — Отвечай на вопрос!
— Я и отвечаю: нет, пан Мартын. К пани Зосе, как все знают, наведывались вы.
— Кгм… кгм… — закашлялся пан Мартын.
— А пан маршалэк увлекался жёнкой пана Мартына…
— Цо? — подскочил пан Спыхальский.
Даже в тусклом свете свечи было видно, как покраснело его лицо, а глаза полезли на лоб. Ошалевшим взором он обвёл подземелье. Несмотря на страшный, даже трагичный вид его, невольники не могли удержаться от громкого хохота.
— Цо ты сказал? — растерянно переспросил пан Спыхальский. — Неужто пани Вандзя…
— Про это тоже все знали, кроме пана.
Пан Спыхальский стиснул кулаки.
— Ты можешь дать мне слово чести? Хотя какое слово чести у хлопа… Ты можешь поклясться, что это правда?
— Как перед богом.
— Проклятье! — воскликнул несчастный пан Спыхальский и стукнул закованными руками по каменной стене. — Проклятье! На кого же она меня променяла? Меня! Самсона! Геркулеса! На эту хилую дохлятину! На холодного гадкого змея!.. Тьфу!.. А пан маршалэк! Как он всегда был добр и ласков ко мне! Теперь понятно почему. О Езус, помоги мне вырваться из этой турецкой земли, и ты содрогнёшься от мести, какую придумает пан Мартын!..
Он вдруг замолк и сел на пол. Бессмысленным взглядом уставился в угол, не обращая внимания на шум и смех, что звучали вокруг.
— Хватит вам зубы скалить! — прикрикнул Звенигора. — Гаси свечку! Спать пора. И ты, пан Мартын, ложись. Нашёл время ревность разводить…
Спыхальский взглянул на казака, но ничего не ответил. Сидел молча, как окаменел. Постепенно в подземелье затих шум. Новоприбывшие невольники потеснились, чтобы дать место старожилам, которые с оханьем и руганью укладывались, утомлённые работой за день, на тухлую, вонючую солому. Кто-то дунул на свечку, и сразу настала непроглядная тьма.
2
Рано утром надсмотрщики выгнали всех во двор. Было холодно и туманно. Невольники поднимали воротники, кутались в свои лохмотья, а новички — в ещё не выношенную одежду, которая тоже пропускала пронизывающий холод.
Их выстроили в один ряд под стеной. Напротив стоял сам хозяин — Гамид. За ним несколько турок-надсмотрщиков. «Погонят на работу», — подумал Звенигора, гадая, куда пошлют его.
Когда надсмотрщики Осман и Кемаль заперли двери подземелья и стали с разных концов строя, Гамид подошёл ближе, оглядел невольников и сказал:
— За побег — смерть! За непослушание — плети! За лень — тоже плети! Поняли?
Строй молчал.
Гамид презрительно скривил толстое носатое лицо. Тяжелый взгляд скользнул по нахмуренным рабам.
— Вот ты и ты, — Гамид ткнул пальцем в сторону Яцька и Многогрешного, — выходи сюда. Станьте отдельно там под деревом.
Яцько и Многогрешный отошли в сторону.
— А ты, запорожская собака, тоже выйди, — обратился он к Звенигоре. — К тебе у меня особый счёт.
Позвякивая кандалами, Звенигора вышел вперёд.
— Тот, кто только подумает о покушении на господина или надсмотрщика, умрёт лютой смертью. Как этот казак… Но прежде чем умереть, долго будет пить горькую чашу… Осман, брось его вниз, в темницу.
![Владимир Малик - Посол Урус-Шайтана [Невольник]](/uploads/posts/books/21821/21821.jpg)
