Коре Холт - Конунг. Человек с далеких островов
Но что он хотел сообщить ярлу и зачем? Слова Гаута о прощении или гордые слова Сигурда о недовольстве, царящем среди норвежцев в Трёндалёге? Будущий священник Сверрир еще не знал, что он скажет. Но хотел пойти к ярлу.
Йомфру Кристин, наши сердца были лишены таланта прощать.
***Теперь я думаю, что Сверрир не знал, что он скажет ярлу, если ему будет оказана милость и ярл примет его. Но понимаю, что молодой Сверрир страстно хотел встретить этого самого могущественного на островах человека, увидеть его лицом к лицу, обменяться словами. Он хотел ощутить величие этой встречи и сказать что-нибудь, что поразит ярла, останется с ним и будет тревожить его, когда Сверрир уже уйдет. Но что он собирался сказать? Слова прощения или непрощения, слова Гаута или слова Сигурда?
Шли дни, а мы все не могли найти подходящего предлога, чтобы просить ярла Харальда поговорить с нами. Но тут старый епископ Вильяльм тяжело занемог и слег в постель. На островах он, единственный, был близок Богу своей мудростью и своей порядочностью. Когда-то епископ был лихим воином — шестерых людей он лишил жизни и семерым дал жизнь. Однако ходили слухи, что, когда дело касалось сердечной боли и душевных страданий, епископ проявлял слабость.
Говорили, что когда сборщик дани Карл уехал и перед епископом выставили серебряные чаши, оставшиеся в усадьбе, его пришлось поддерживать ремнями, скрыв их под облачением, чтобы он не рухнул на колени не вовремя. Другая же лживая сага, любимая людьми, рассказывала, что после того, как сборщик дани Карл увез епископское серебро, епископ так ослабел, что двум молодым каноникам с крепкими зубами, сыновьям местного кузнеца, приходилось разжевывать для него пищу. И все-таки у епископа не хватило сил это пережить.
В тот день, когда по Киркьювогу прошел слух, что епископ занемог, Сверрир сказал:
— Если помнишь, Аудун, мы с тобой должны передать больному епископу Вильяльму сообщение от нашего епископа Хрои. Но можем ли мы, молодые и недостойные, явиться к нему в покои, когда он лежит на смертном одре, страшась вечных мук и подводя честный итог своей смиренной жизни? Наверное, будет лучше, если мы обратимся к ярлу и попросим его выслушать сообщение, которое, на взгляд молодых и неискушенных людей, имеет большое значение и для наших островов и для Оркнейских?
Он говорил хорошо, я молчал, — в тот же день он пошел к писцу ярла, молодому тонкогубому священнику, этот тощий пес был готов всадить зубы не только в жалкую кошку. Священник не мог ничего обещать ему.
Вечером епископ Вильяльм умер.
Добрый старый епископ и при других обстоятельствах был бы погребен с большими почестями. Однако, мне кажется, не с такими, каких он удостоился тогда. Я часто думал, йомфру Кристин, — прости, мне не хочется досаждать тебе своими нечистыми мыслями, — что время и обстоятельства, при которых человек умер, имеют большое значение для тех почестей, какие оказываются ему при погребении. Епископа Вильяльма отправили прямо в царство небесное, при чем с такой поспешностью, что холод смерти не успел сковать его старую тленную оболочку. Он был еще на пороге, отделяющем жизнь от смерти, когда его, словно серебряную монету, уже вложили в руку Господа Бога. А на какие весы Всемогущий потом бросил эту монету, этого мы уже не узнаем.
Был в Киркьювоге один человек, который обладал талантом, присущим самому дьяволу. Это был ярл. Он хотел, чтобы жители островов забыли норвежцев и нанесенное ими оскорбление. Большая радость охватила жителей Киркьювога, когда они узнали, что поминки по епископу будут длится три дня и три ночи. В трактирах расхватывали горячительные напитки, и у порогов продажных женщин, живших в маленьких каморках на чердаках, стояла очередь молодых охваченных горем людей. Ярл вернул себе часть былого уважения, утраченного им оттого, что ему пришлось уступить сборщику дани из Норвегии.
Однако, йомфру Кристин, был в Киркьювоге еще один человек, обладавший талантом, присущим самому дьяволу. Это Сверрир. Он сразу понял значение случившегося, и, думаю, проникся глубоким уважением к ярлу, который, не раздумывая, извлек для себя пользу даже из смерти епископа. Теперь Сверрир еще больше, чем раньше, хотел встретиться с ярлом Харальдом.
Но какие слова он собирался сказать ему — слова прощения или слова непрощения, слова Гаута или слова Сигурда?
— Йомфру Кристин, я знаю, что мое легкое презрение к людям для тебя все равно, что несколько капель дождя, упавших на рубашку девушки. Но и нынче я намерен оказать твоему отцу конунгу ту честь, какой он заслуживает и какую я всегда оказывал ему, пока он был жив.
— Господин Аудун, прежде чем ты продолжишь повествование о своем уважении к моему отцу конунгу, я хочу спросить тебя, знаешь ли ты, что трое твоих людей здесь, в Рафнаберге, увели йомфру Торил из ее каморки на чердаке и, думаю, обрели у нее больше радости, чем мы с тобой от нашей беседы.
— Йомфру Кристин, ты поступаешь благородно, говоря о другой молодой женщине столь же почтительно, как говорят о тебе самой. Но твоя светлая вера в ее целомудренность весьма удивила бы не только тех мужчин, но и ее самое.
— Господин Аудун, нынче ночью меня печалит и не дает покоя одна мысль. Мне хотелось бы знать, доставила ли ей эта встреча такую же радость, как тебе мысль об этом?
— Йомфру Кристин, могу утешить тебя тем, что ее радость была не меньше твоей боли, а уж велика ли она или мала, судить тебе.
— Господин Аудун, прежде чем я уйду, чтобы разделить свое ложе с моей служанкой йомфру Лив, позволь сказать, что твое легкое презрение к людям куда легче, чем ты сам полагаешь. И за это я благодарна тебе.
— Йомфру Кристин, я тоже благодарен тебе, что ты позволила свету своей души упасть и на меня в эти ночи в Рафнаберге, пока корабли посошников рыщут по фьорду в поисках дочери конунга Сверрира и его людей.
***Носилки с покойником проносили десять шагов, после чего их опускали на землю, благословляли и несли следующие десять шагов… Но с каждым новым шагом шествие приближалось к собору — величественному, прекрасному, незабываемому, посвященному святому человеку Магнусу, бывшему некогда ярлом этих островов, а теперь нашедшему свое место у престола Господня. Покойника внесли под высокие своды, мы, будущие священники из Киркьюбё, молодые и недостойные, проникнутые торжественностью этой минуты, стояли в соборе. В широких плащах, с зажженными свечами мы преклонили колени, коснулись лбом пола и потом медленно выпрямились, когда мимо нас в гробу из золотистого кедрового дерева пронесли священные останки епископа.
Священные останки пронесли мимо нас в гробу из золотистого кедра, омытого водами Иордана и привезенного паломниками из Йорсалира. Воду для обмывания привезли в мехе, сделанном из желудка осла, которому перерезали горло на рассвете под деревьями Голгофы… Шел день третий.
