Коре Холт - Конунг. Человек с далеких островов
Молодой, рыжебородый, Сигурд кипел злобой и ненавистью. Я подумал, что не хотел бы встретиться в битве с таким противником, а если такой встречи было бы не избежать, мне было бы уместнее молиться за свою душу, чем за его. Сверрир спросил, правда ли, что ярл Эрлинг со своими людьми взял в плен предводителя трендов Фрирека и убил его? Сигурд сказал, что это правда. Он был тогда с людьми ярла, его самого взяли в плен гораздо раньше.
Он рассказал нам:
— Я был заложником на корабле, и меня посадили на весла, корабль шел против моих трендов. Я бранился, как мог, но это не помогло. Люди ярла взяли Фрирека, он узнал меня — мы с ним познакомились, когда был жив мой отец и Фрирек гостил у нас в Сальтнесе. Он узнал меня и плюнул мне в лицо. Это был поступок настоящего мужа — ведь он думал, что я предатель, перебежчик, бесчестный человек. Люди ярла закричали, что вздернут Фрирека на мачте, — пусть болтается там, как коровья туша под потолком на усадьбе конунга. Но ярл сказал: Нет. Он сказал: Принесите якорь. И люди принесли якорь. Потом Фрирека привязали к якорю и четверо самых сильных людей бросили якорь за борт вместе с Фриреком. После этого тренды не стали сильнее любить ярла Эрлинга…
В сарае пахло пивом, видно, Сигурд пил уже долго. Сверрир выпил немного, я — еще меньше, в этом Сигурд из Сальтнеса превосходил нас. Сверриру хотелось узнать, о чем думают люди, и он начал расспрашивать Сигурда. Но не в Трёндалёге, это нам было уже ясно, а по всей стране. А что думает сам Сигурд? На это Сигурд ответить не мог. Но одно он знал точно:
— Тот, кто противится желаниям ярла, обречен на смерть. У норвежцев только два пути. Но я тренд! Помните это!
Мы долго сидели с Сигурдом, потом ему пришло время идти на корабль. Он сказал:
— Мне бы хотелось, чтобы Фрирек перед смертью понял, что я бесправный заложник, а не бесчестный предатель. Это жжет мое сердце, у Фрирека есть сыновья, и я не знаю, что им известно обо мне. Не знаю также, живы ли мои братья.
Такова была жизнь норвежцев, теперь мы это знали, мы, жители далеких островов, которых не уважали люди, прибывавшие на кораблях из Норвегии в Тинганес или Киркьюбё. Сигурд встал, сказал, что разговор с друзьями приносит облегчение, но иногда лучше бывает промолчать.
— Не говорите никому то, что узнали от меня. У ярла Эрлинга повсюду есть свои люди, им платят за то, чтобы они слушали, и слышат они лучше, чем многим кажется. Эти люди долго упражнялись, чтобы запоминать услышанное, и многие из них могут даже читать. Пусть через пять, шесть или семь лет, но так или иначе ярл все равно узнает все, что я сказал, если вы не будете держать язык за зубами. Тогда вы умрете. И я тоже. Многие говорят, что ярл — ловкий человек. И я думаю, они правы. В молодости он ходил в Йорсалир и видел там Бога. Но видел ли Бог его?
Тогда пришел Гаут.
У Сверрира было качество, которое я уважал тогда и еще больше уважаю теперь: он умел каждому внушить, что он любит своих друзей. Впоследствии это увеличило круг его друзей. И он умел каждому внушить, что он ненавидит своих недругов. Впоследствии это сильно уменьшило их число.
Тогда пришел Гаут.
Сигурд сказал:
— Это мои друзья, Гаут, можешь им доверять.
***Гаут был небольшого роста, и вместо одной руки у него был обрубок. Он тоже приплыл сюда с людьми сборщика дани Карла. Гаут почтительно поздоровался с нами, его доброжелательность и открытость произвели на нас со Сверриром приятное впечатление. Сигурд совсем опьянел от пива, мы проводили его к причалу и пожелали доброго пути. Гаут повез его на лодке, а когда Сигурд уже заснул на своем месте в палатке на палубе, Гаут вернулся и спросил, нельзя ли ему пойти с нами в церковь? Ему бы хотелось там помолиться. Мы не возражали и вместе пошли в церковь, было полнолуние, на море не было ни одного барашка, чуть поодаль темнели дома Киркьювога, там спали люди. Птицы молчали.
Гаут простился с нами у входа в церковь, сказав, что ему все-таки не хватает душевного покоя и смелости, чтобы молиться нынче ночью. Во мне нет Бога, сказал он. А еще он сказал, что ему не нравится человек, который взял здесь заложника и собирается силой увезти его за море.
— Я езжу по свету только затем, чтобы обрести то, что дается немногим, — мир, и еще чтобы найти и простить своего обидчика. Однажды много лет назад мне отрубили руку. Это было ночью. Теперь я знаю, что это сделал кто-то из спутников сборщика дани Карла, но не знаю, кто именно. Я верю, что, если найду и прощу своего обидчика, у меня вырастет рука. Как вы думаете?
Я стоял и смотрел на Гаута, у него было лицо сильного человека, но неожиданно в нем появилось что-то болезненное. Я не ответил ему, Сверрир тоже, по-моему, я перекрестился, Сверрир, наверное, тоже. Мы расстались с Гаутом.
Он крикнул нам вслед:
— Не забывайте, люди должны прощать своих обидчиков, если хотят, чтобы Господь простил их самих!..
Его громкий, хриплый голос прокатился по кладбищу среди могил, Гаут скрылся, но голос его еще дрожал в светлом воздухе. Потом мы ушли.
Мы не спеша возвращались в тесное жилище, где жили ученики школы, но подойдя к нему, не смогли заставить себя войти внутрь и пошли дальше. Из Киркьювога, в гору… Было полнолуние, за нами шла овца, она переливалась, словно кусок белого шелка.
Сверрир сказал:
— Если Сигурд из Сальтнеса простит своих обидчиков, он не обретет мира, нельзя обрести в душе мир, склонив голову перед ярлом Эрлингом. Однако люди должны жить. И жить с миром в душе.
Он выразил это гораздо короче, мне пришлось прибавить свои слова, чтобы понять, что он имел в виду. Понял я также, что Сигурд и Гаут уже выбрали каждый свой путь. И оба пути были не из легких. В ту ночь мы так и не легли спать. Мы стояли на горе над Киркьювогом и смотрели, как с первым проблеском дня два корабля сборщика дани вышли на веслах в море. На борту были и тот, кто хотел простить, и тот, кто не мог этого сделать, и заложник, которого насильно увезли из дома.
Сверрир сказал:
— У меня есть, что сказать оркнейскому ярлу, но может ли безвестный ученик священника говорить с ярлом?
Я сразу понял, что Сверрир из Киркьюбё мог бы легко этого добиться. Он мог бы сказать, что у него есть для ярла сообщение от епископа Хрои, который, разумеется, не передавал с нами для ярла никаких сообщений.
Но что он хотел сообщить ярлу и зачем? Слова Гаута о прощении или гордые слова Сигурда о недовольстве, царящем среди норвежцев в Трёндалёге? Будущий священник Сверрир еще не знал, что он скажет. Но хотел пойти к ярлу.
Йомфру Кристин, наши сердца были лишены таланта прощать.
***Теперь я думаю, что Сверрир не знал, что он скажет ярлу, если ему будет оказана милость и ярл примет его. Но понимаю, что молодой Сверрир страстно хотел встретить этого самого могущественного на островах человека, увидеть его лицом к лицу, обменяться словами. Он хотел ощутить величие этой встречи и сказать что-нибудь, что поразит ярла, останется с ним и будет тревожить его, когда Сверрир уже уйдет. Но что он собирался сказать? Слова прощения или непрощения, слова Гаута или слова Сигурда?
