Николай Стуриков - Сотый шанс
ПРИГОВОР
Комендант, несколько офицеров, солдаты с автоматами и винтовками озлобленно ворвались в барак. Лагерьфюрер подошел к нарам Аркадия Цоуна. Ударил его жгутом, а ломиком — по полу. Доски сдвинулись.
Комендант нашел лаз безошибочно.
Не мог же он так, сразу, подойти к потайному месту, про которое никто из посторонних не знал. Кто предал?
Летчиков из барака выгнали во двор, приказали раздеться донага. Перещупали, перетормошили всю одежду. Из окон барака летели постели. Летчики стояли по команде «смирно», комендант и его помощники нервно расхаживали вдоль строя.
Обыск не дал никаких результатов. Даже лопату не нашли. Ее оставляли возле выгребной ямы. Разрыв подкоп на всю длину, немцы обошли яму. Кроме лаза, жестяного противня до самого тоннеля ничего не было найдено.
Встала неразрешимая загадка: чем, как могли эти исхудалые, обессиленные русские прокопать под землей «нору» в двадцать пять метров?
— Организаторы подкопа — пять шагов вперед!
Молчание. Строй не шелохнулся.
Команда повторилась.
Строй остался неподвижным.
Привели четырех собак-волкодавов со вздыбленными холками. Они в любую секунду готовы были наброситься на жертву и вмиг растерзать ее.
— Организаторам подкопа — пять шагов вперед! Летчики будто не слышали.
Новая команда: построиться в шеренгу. Кто пробыл в лагере больше года, знал что это такое. Каждого пятого или десятого отберут для казни.
Строй молчал.
Охрана пустила в ход приклады.
По двору вытянулась тонкая шеренга голых костлявых людей.
Комендант выдернул из нее Аркадия Цоуна.
— Пол был прорезан под твоей кроватью. Кто это сделал?
— Знать не знаю, ничего не видел. Я сибиряк, у нас привычка спать крепко.
— Значит, копали ночью?
— Я сплю крепко,— с достоинством ответил Цоун.— А чего, господин комендант, копали-то?
Тот подал сигнал. Резиновая дубинка грохнула по лопаткам.
— Я сплю крепко…
И ходила дубинка, сплеча наотмашь…
Солдаты волоком потащили по двору обмякшего, полуживого летчика.
Остальных загнали в барак, захлопнули ставни. У входа, под окнами дежурили солдаты и овчарки. Летчики дали клятву; никто о подкопе ничего не знает. И только теперь заметили, что кроме Цоуна в бараке недостает еще одного человека. Того самого, который говорил про мышиную возню. Кто он — толком никто не знал. Говорил, что штурман с «бостона»…
— Эх, гнида! — возмущался Девятаев.— Надо было его сразу под ноготь!..
— И ведь не копал, ссылался на чахотку… У Пацулы свое предложение:
— Если завтра поведут на работу, выходить всем, даже больным. В карьере поднять бунт. А из карьера до аэродрома совсем близко, только лесок перебежать.
Его поддерживали Кравцов, Китаев, Вандышев…
Утром Девятаев тоже встал в колонну. При пересчете, проверке номеров в лагерных воротах его вытолкнули из колонны. Подбежали два солдата — били сапогами по ногам, в живот. Надели наручники. Привели к помощнику коменданта.
На допросе отвечал, что о подкопе ничего не знает, а если он и был, то, наверное, старый, сделали его те, кто жил в бараке раньше.
— Когда копали? — вспылил помощник.
— Мы ничего не делали.
Заходил по лицу, по спине, по рукам ременной кнут. Девятаева бросили в карцер. Стены каменного мешка обиты жестью, пол цементный. Посредине раскаленная железная печка. Ни нар, ни табуретки. Прислонился к стене. Раскаленная, она ударила словно электрический ток. Присел на цементный пол. Жар обжигает лицо, руки, ноги. Страшнейшая жажда, во рту пересохло, язык распух. Хотя бы глоток воды, хотя бы каплю!.. Наконец, уголь в печке прогорел. Появилась надежда на лучшее. Но вошел часовой и подбросил в железку еще антрацита.
Всю ночь узник пролежал на полу, впиваясь потрескавшимися губами в цемент: казалось, что пьет воду.
Утром привели к коменданту. В кабинете было прохладно, окна раскрыты. На стене картины с обнаженными девицами, пейзажи с видом на голубое море. На столе — коньяк, лимоны, паюсная икра, красные, зрелые помидоры, тонко нарезанный душистый сыр, бутылки с пивом… И графин с водой.
Как ни был голоден Михаил, но взглядом прежде всего впился в графин с водой. Хоть бы глоток, хоть бы каплю…
— Друг мой, ты это видишь? — улыбнулся лагерь-фюрер.
— Не слепой,— буркнул Михаил.— Только прошу меня другом не называть.
— Все это для тебя. Поставь свою подпись,— подал исписанный листок бумаги,— и мы с тобой славно откушаем. Как равный с равным.
«Друзья-соотечественники! — говорилось в той листовке.— Ваше сопротивление бесполезно. Германская армия скоро на всех фронтах начнет новое гигантское наступление, у нее появилось такое оружие, перед которым никому не устоять.
Переходите линию фронта. Будьте вместе с нами. Этим вы сохраните свою жизнь.»
Дальше читать не стал.
— Это ложь! Вас бьют и побьют! — бросил с гневом.
— Рекомендую не забывать,— строже сказал комендант.— Ты пришел к нам не гостем. Мы можем в любой миг,— и выразительно провел ребром ладони под подбородком.
— Я предпочитаю смерть предательству.
— Ты коммунист?
— Кандидат в члены ВКП(б). Это все равно что коммунист.
— Мы знаем: подкоп — твоя работа. Побег готовил ты. На тебя показывают.
— Неправда!
— Кто же?
— Если б знал, и то не сказал.
Офицер налил две стопки коньяку. Одну выпил, закусил.
— У этой,— он показал на вторую рюмку,— две судьбы. Или ее выпьешь ты, или я. Если я, то за удачное вознесение твоей души туда,— поднял палец,— в небесный рай.
Девятаев ухмыльнулся уголками потрескавшихся губ:
— А там тоже есть лагеря?
— Какие? — не понял офицер.
— Построенные вашими собратьями. Ведь их много туда,— приподнял наручники,— вознеслось. Из-под Москвы, из-под Ленинграда, из Крыма, с Кавказа. Раньше меня успели.
— А ты не только дерзок, но и… Но я тебя понимаю и искренне хочу облегчить твое положение.
— Это как же? — и взглянул на брошенную бумажку.
— Назови первого, кто начал подкоп, каков был план побега. Воззвание можешь не подписывать. Напишешь записку тем, кто жил с тобой в одном блоке.
Девятаев понял: товарищи держатся стойко.
— А как же я буду писать в наручниках? — мелькнула дерзость: снимут замок с одной руки, второй с железной цепью махнуть по явствам на столе.
— … И ты будешь жить на берегу Адриатического моря,— продолжал комендант,— из твоей виллы будет такой же прекрасный вид,— и показал на стену, где висели картины,— у тебя будут такие же девочки и такой же стол. Мы умеем благодарить тех, кто нам помогает.
