Александр Баренберг - Голем. Книга первая
— Хочу попробовать развернуть плуг в одиночку.
Ганс рассмеялся:
— Совсем умом тронулся? Ну, попробуй, раз хочется!
Он демонстративно отошел в сторону и присел на корточки, критически разглядывая меня. Ну смотри-смотри, сейчас получишь урок по классической механике. Я просунул одну длинную палку между спицами колес. Теперь необходимо обеспечить поступательное движение. Для этого подхлестнул оставленной Гансом плеткой быка. Тот замычал, всем своим видом демонстрируя нежелание сотрудничать с таким субъектом, как я, и не тронулся с места.
— Ах ты зараза! — мстительно, припомнив накопившиеся обиды, от души заехал этой скотине второй палкой по спине. Благо, сейчас я за "водителя" и имею право.
Бык дернулся и сделал несколько шагов вперед. Достаточно. Плуг перевалился вперед и нож оказался в воздухе. Теперь приступаем ко второму этапу операции. Я обошел плуг слева и вбил, как клин, короткую палку между спицами колеса рядом с длинной. Теперь плуг не сможет сдвинуться вдоль стопорившего его шеста. Вернулся на правую сторону и вставил одним концом между спицами остававшуюся у меня длинную палку. Используя ее как рычаг, легко перевернул весь агрегат на левый бок. Не до конца, а градусов на шестьдесят, так, чтобы в землю упирался только торчащий конец стопорящего шеста и обод левого колеса. Получив, таким образом, ось вращения, я подошел к быку и повел его влево, многозначительно помахивая палкой. Тот, косясь на нее, сопротивления не оказал. Ну вот и все — разворот закончен! Осталось только перевернуть плуг обратно и выбить стопорящие палки. Вся операция заняла, от силы, две минуты. И я даже не вспотел.
Подошел ошарашенный Ганс. Если бы я лучше владел старонемецким, то предложил бы ему подобрать с земли челюсть.
В эти адские две недели немного отдохнуть удалось только в воскресенье. Несмотря на жаркую, в смысле объема сельскохозяйственных работ, пору, выходной день соблюдался строго. Утром все население деревушки, приведя себя в самый приличный, насколько позволяли их скудные возможности, вид, явилось к церкви на обязательную воскресную мессу. Я бы, конечно, лучше поспал подольше, но так наплевать на священный для аборигенов обычай было решительно невозможно. Не поймут-с. Зевая, слушал монотонную болтовню отца Теодора, читавшего, видимо, проповедь. Можно было прислушаться и попытаться понять о чем, но мне было лень. Возникало только желание осведомиться: "Почем опиум для народа, отче?" Но я благоразумно промолчал, иначе вряд ли бы дожил даже до костра — разъяренная толпа порвала бы меня прямо на месте. Если бы знала значение слова "опиум", конечно.
Священник закончил трепаться и затянул заунывную молитву на латыни. Я вместе со всеми только повторял "Аминь" в нужных местах. Все это уже начало мне порядком надоедать. Ладно бы еще служба в католическом соборе — орган, там, акустика, витражи… А тут только нудный деревенский поп в серой провинциальной церквушке. Потом все прихожане тоже стали на колени и начали молиться, кто как мог. Я, например — никак. А вот моя новая хозяйка, Гертруда, очень даже усердствовала. Ну так, после вчерашнего, видимо, долго отмаливать придется…
…Вчера, вернувшись вечером с поля, я застал ее за неожиданным занятием — помывкой детей. Я-то, грешным делом, думал, что раз средневековье — значит, они тут совсем не моются. Ну, вроде бы, у нас так принято считать. И первая проведенная среди "колхозников" неделя это как бы подтверждала — ни разу не видел, чтобы кто-нибудь мылся. Я, разумеется, с такими порядками мириться не намеревался, и уже несколько раз собирался сбегать на близлежащую речку помыться, но непривычная работа изматывала так, что никаких сил вечером уже не оставалось. А тут, как оказалось, все же моются, но только по субботам.
Гертруда была занята тем, что терла каким-то деревянным скребком младших детей, засунутых в большое и глубокое корыто. Рядом грелся на костре небольшой котел, из которого она время от времени подливала горячую воду в лохань. Старшие уже помылись и чинно сидели на завалинке, обсыхая.
Увидев меня, хозяйка махнула рукой:
— Давай, залезай после них!
Я подошел к корыту и заглянул внутрь. Там плескалась мутная водичка. Мутная не от мыла, о котором тут и слыхом на слыхивали, а от грязи, сошедшей с четырех грязных тел. Посмотрел я на эту водичку, и чего-то купаться в ней мне сразу расхотелось.
— Нет, Гертруда, я потом себе свежей воды натаскаю.
Та фыркнула, но ничего не сказала. Пока она освободила корыто, пока я таскал воду в деревянных ведрах и грел котел, стало темно. Хозяйка с детьми ушли в дом спать, а я зашел в свой сарай, куда заранее перетащил корыто — привычки мыться на виду у всех у меня отсутствовала, вылил туда кипяток из котелка и с удовольствием погрузился в теплую водичку. Расслаблено прикрыл глаза, а когда через пару минут открыл их, то в слабом неровном свете лучины, которую зажег, чтобы не мыться в полной темноте, обнаружил Гертруду, которая без всякого стеснения стягивала с себя платье.
— Я решила, что должна помочь тебе помыться, — сообщила она, бесцеремонно влезая ко мне в корыто.
И помогла. Сначала мыться в корыте, потом сушиться на сеновале, а под утро — не проспать воскресную службу. Сильно соскучилась без мужика, видать, несчастная. Да и совсем не старая она была, как мне показалось вначале. Лет тридцать, не больше — гораздо младше меня настоящего. И отмытая от повседневной грязи, без бесформенной одежды и при романтическом свете лучины смотрелась очень даже ничего. Все, что положено — на месте. Так что она встретила горячее понимание с моей стороны. Впрочем, меня не сильно спрашивали.
На следующий день. как я уже сказал, Гертруда истово молилась, видимо, считала, что согрешила. Весь день избегала встречи со мной, хотя я и не навязывался, первую половину дня отсыпаясь впрок, а вторую — гуляя по окрестностям. А после наступления темноты она пришла опять… И потом приходила почти каждую ночь.
Когда основная работа по вспашке полей под озимые завершилась, "тракторист" Ганс "сдал" меня назад, в распоряжение "председателя". Тот попытался пристроить освободившегося "специалиста" к косильщикам. Но, понаблюдав за моим неуклюжим размахиванием дурацким деревянным серпом с пришпиленной режущей частью из поганого железа, начал чесать в затылке. А узрев в конце рабочего дня выполненный новоиспеченным косильщиком, умудрившимся, к тому же, еще и порезаться несколько раз тупым серпом, объем работы, зло сплюнул на землю и выругался:
— Даже наш деревенский дурачок Йошка лучше тебя косит! И куда я теперь тебя пошлю? Разве что помощником пастуха! И то у такого работника все стадо разбредется!
