Рихард Дюбель - Кодекс Люцифера
В душе отца Ксавье поднялся гнев на то, что он позволил себе так легко отвлечься. Единственным, что не мешало ему концентрироваться, были жалобы осужденных, извивавшихся в железных обручах, надетых на их пояса и суставы; если достаточно часто становишься свидетелем сжигания еретиков, то перестаешь обращать внимание на эти вопли. Не единожды его ушей достигал крик девочки, зовущей свою мать, который перекрывал другие голоса, в то время как он холодно и со знанием дела размышлял, сколько времени помощнику архиепископа Гарсиа Лоайсе удастся выдерживать эти крики.
– Нет, с этим надо кончать! – процедил Лоайса сквозь зубы.
– Мудрое решение, – прошептал отец Ксавье.
– Я обладаю властью помиловать этого ребенка, не так ли, отец Ксавье?
Отец Ксавье бросил беглый взгляд на бледное, измученное лошадиное лицо помощника архиепископа. Он подозревал, что Гарсиа Лоайса сегодня ночью станет рассуждать именно так, едва увидев приговоренных. Ходили слухи, что у помощника архиепископа по всему Толедо жили дочери и что он так отчаянно хотел получить место епископа из-за того, что ему катастрофически не хватало денег на содержание, образование и приданое для его маленькой армии, конечно же, бледных, с лошадиными лицами, дочерей.
– Ваше преподобие представляет здесь архиепископа Толедо, – ответил ему отец Ксавье. – Во власти Великого инквизитора было осудить этих людей; во власти вашего преподобия сменить гнев на милость.
Лоайса прикусил нижнюю губу.
– Я могу еще раз предложить ей крест; если она откажется от своей ложной веры и поцелует его, смогу ли я избавить ее от костра?
– Ваше преподобие может это сделать.
– Это было бы очень по-христиански, как вы думаете, отец Ксавье?
– Само собой разумеется. Великий инквизитор кардинал де Кирога лично пытался еще во время предварительного допроса склонить девочку к отречению. Как ни печально, враг человеческий ожесточил ее сердце и вынудил ее не поддаваться на уговоры.
– Вот как? – с несчастным видом протянул помощник архиепископа Лоайса и снова уставился на трибуну.
Девочка извивалась и билась в кандалах, как полоумная. Должно быть, от диких криков у нее уже болело горло. Со сбритыми волосами и в позорном желтом одеянии она казалась еще моложе, чем была. Ей никак не могло быть больше четырнадцати. Отец Ксавье ненавидел подобные зрелища за то, что такая юная жизнь должна окончиться столь ужасным образом, на глазах у толпы, и испытывал отвращение к Великому инквизитору де Кирога за то, что тот не избрал более короткий путь и не дал осужденным умереть во время допросов. Всегда следовало рассчитывать на то, что отвращение зрителей к протестантскому лжеучению превратится в сочувствие к одному-единственному осужденному, если этот осужденный еще наполовину ребенок с хрупким телом и если он душераздирающе зовет свою мать, в то время как огонь лижет его плоть.
– Я этого больше не выдержу, – заявил помощник архиепископа и начал подниматься.
– Я на стороне вашего преподобия, – быстро поддакнул отец Ксавье.
– Спасибо, падре.
Когда они уже стояли возле девочки и смотрели на нее, через толпу пронесся шепот. Гарсиа Лоайса окинул толпу непонимающим взглядом, неожиданно смутившись перед лицом неподдельного внимания зрителей. Отец Ксавье видел, что Великий инквизитор кардинал де Кирога наклонился вперед. Помощник архиепископа забрал длинный шест у священника, стоявшего у костра, и поднес крест на его конце к лицу девочки.
– Отрекись, бедная душа, и падет на тебя милость Господня, – пробормотал он.
Девочка рванулась в цепях и закричала. Кожа на ее руках и ногах была содрана. Извиваясь, она так далеко оттолкнула от себя поленья наверху костра, что дым, исходивший от них, никак не мог удушить ее раньше, чем огонь закончит свое дело.
– Ради всего святого, где же ее мать? – выкрикнул Гарсиа Лоайса.
Мать девочки сама предала свою дочь в руки судьи. Отец Ксавье присутствовал при последнем допросе. Подручный палача был вынужден применить все свое искусство, чтобы выманить у нее это признание, и сам отец Ксавье еще никогда не видел, чтобы донос вырывали из тела, до такой степени изломанного и измученного.
– Где она сейчас, известно лишь Господу Богу, ваше преподобие, – ответил отец Ксавье.
– Отрекись, – пробормотал помощник архиепископа и поднял крест повыше. Он качался перед мечущейся в разные стороны головой осужденной. – Отрекись, дитя, отрекись, ты же не хочешь сгореть, отрекись и вернись в лоно истинной Церкви, отрекись…
Подручный палача, стоявший за столбом на костре и ожидавший, что вот-вот кто-нибудь украдкой подмигнет ему, чтобы он воспользовался шнуром и тайно задушил несчастную, пока костер будут разжигать, беспомощно таращился на помощника архиепископа. В одной руке он держал шнур, в другой – кляп, служивший для того, чтобы заглушить проклятия, испускаемые осужденными.
– Вы меня потрясли, ваше преподобие, – сказал отец Ксавье. – Ваше истинно христианское милосердие не знает границ. Даже перед лицом угрозы собственной гибели вы делаете то, что считаете своим долгом во Христе.
Качающийся крест замер.
– Что? – переспросил помощник архиепископа.
– Господь Бог и Сын Его Иисус Христос смотрят с небес на ваше преподобие и видят, как вы пытаетесь спасти закоренелую грешницу от справедливого наказания. Господь наш Иисус Христос тоже прощал грешников, хоть святой Петр, Его представитель, и считал правильным уничтожить Ананию и Сапфиру за их измену обществу.
– Я не присваиваю себе исполнение решений Господа нашего, – выкрикнул Гарсиа Лоайса. – И я абсолютно не желаю вступать в противоречие со святым Петром.
Отец Ксавье уловил невысказанный вопрос после последнего слова и улыбнулся.
Помощник архиепископа опустил крест на полдюйма. Отец Ксавье видел, как взгляд девочки неожиданно сфокусировался на распятии.
– Однако я вправе оказать милость, отец Ксавье!
– Само собой разумеется, ваше преподобие. Не позволите ли мне еще раз выразить свое безмерное восхищение мужеством, с которым вы подвергаете свою собственную бессмертную душу угрозе проклятия, дабы спасти от мук очистительного пламени это заблудшее, грешное дитя дьявола?
Девочка перестала кричать. Ее лицо было влажным от слез. Она покосилась на крест. Из ее охрипшего горла вырвался стон, губы начали шевелиться.
– Проклятие? – повторил Лоайса.
– Не говоря уже о бесстрашии вашего преподобия перед лицом всех этих фарисеев, которые непременно откажутся посадить на кресло архиепископа человека, который выказывал чрезмерное милосердие по отношению к еретичке и, возможно, сам замешан в окаянном грехе ереси…
