Рафаэль Сабатини - Меч ислама
— Не стоит слишком далеко заходить в своих предположениях, — резкий тон Филиппино выдал его досаду. — Могу сказать вам следующее: мой дядя не заключит никаких союзов с теми, кто не признает полной независимости Генуи.
— Ни один умственно полноценный человек и не потребует от него столь опасного шага.
— Он думает не об опасности, он думает о Генуе.
— О да, конечно.
Филиппино бросил на дель Васто острый взгляд. Неужели этот любимчик императора позволил себе издевку?
— Республика, — задиристо добавил он, — должна быть освобождена от всякой иностранной зависимости.
— Я понимаю, но, если ее не освободит император, то и никто другой этого не сделает, ибо больше ни у кого на это не хватит сил.
— Вопрос стоит так: станет ли император ее освобождать? Именно от ответа на этот вопрос зависит судьба соглашения. Я должен сказать вам без обиняков: если его величество не гарантирует независимости, никакого соглашения между нами быть не может.
— Для императора Генуя — не более чем плацдарм. При условии, что ему будет предоставлена свобода использования порта, генуэзцы могут сколь угодно наслаждаться самоуправлением. И он позаботится, чтобы никто им не мешал.
— И еще: не должно быть поборов с республики на содержание императорских войск в Италии.
— Мне кажется, я уже сказал, что за свое покровительство император потребует только одного — свободы действий в порту. Филиппино едва смог скрыть удовлетворение.
— Поскольку вы от имени его величества сообщили мне столько важных вестей, я готов, со своей стороны, заявить от имени господина Андреа Дориа, что вы можете считать это дело решенным, остается лишь подписать бумаги.
— Превосходно! — Маркиз поднялся с кресла. — Полагаю, мы завершили важную работу, синьор Филиппино. Само собой разумеется, что теперь отпал вопрос о выкупе за пленников, взятых вами при Амальфи.
Расположение духа Филиппино заметно ухудшилось. Его алчные глаза озабоченно сверкнули.
— Этот вопрос лучше оставить на усмотрение мессира Андреа. По нашему соглашению все военнопленные считаются его узниками. В улыбке дель Васто промелькнуло презрение.
— Такой ответ мог бы сойти для мсье де Лотрека. Он не удовлетворит ни императора, ни, если на то пошло, меня самого. По условиям соглашения ваш дядя становится слугой императора. Вряд ли ему подобает держать своих братьев по оружию в ожидании выкупа.
— Да, действительно, — неохотно согласился Филиппино. Он пытливо посмотрел в лицо дель Васто, но не обнаружил никаких признаков готовности уступить.
— Думаю, я могу обещать, что подписание соглашения даст свободу этим господам и они будут немедленно отпущены.
— Должны быть отпущены, — настойчиво сказал дель Васто. — Однако, если говорить о пленниках, то среди них есть один, который не может ждать подписания. Я прошу изменить положение, в котором находится в данный момент мессир Просперо Адорно, и требую, чтобы с ним обращались так, как того требует его звание.
Желтоватое лицо Филиппино потемнело. Он ответил не сразу.
— Вы не знаете, о чем просите. Синьор Просперо Адорно не просто пленник, он — дезертир, который… Дель Васто властно прервал его:
— Это я уже слышал. Нет никакого смысла повторяться. — Он подошел к столу и посмотрел прямо в глаза генуэзцу. — Я не потерплю, чтобы из-за вашей личной мстительности и дальше пришлось страдать капитану императорского флота. Причем такому капитану, о выдающихся достоинствах которого я намерен поведать его величеству.
Как сами слова, так и манера, в которой они были сказаны, подлили масла в тлеющий костер затаенного гнева Филиппино. Дель Васто говорил тоном хозяина. Филиппино мог бы стерпеть такое обращение от императора, но ни от кого другого рангом ниже. По крайней мере, именно так сказал он себе и, развив эту мысль, прорычал:
— Мы, Дориа, пока еще не состоим на службе у императора.
— И никогда не будете состоять, если не уступите мне в моей просьбе, — немедленно парировал маркиз и ударил ладонью по столу. — В самом деле, вы нанимаете императора или он вас? Я уже выслушал немало ваших условий. Вам причитается и то, и это, и пятое, и десятое. Что ж, ладно! Теперь вы услышали, что причитается нам.
Если это и не погасило гнев Филиппино, то, по крайней мере, загнало его внутрь. Место ярости занял страх срыва договора, столь необходимого Андреа Дориа, если тот намерен спасти свой авторитет и сохранить власть в Генуе.
— Учтите, синьор, что этот человек — не такой, как все остальные. Честь их не подлежит сомнению, в то время как он…
— Он — мой друг, — отрезал маркиз. Филиппино склонил голову и развел руками.
— Пусть так, синьор, однако речь идет о моем долге. Год назад, когда Адорно состоял на службе у папы римского, он самовольно нарушил приказ и…
— Это дело папы, а не ваше.
— Позвольте, и наше тоже. Папа — союзник короля Франции, которому мы служим.
— Я уже высказывался по поводу этих уверток. Не заставляйте меня еще раз повторять неприятные слова. Кстати, этому союзу в любом случае пришел конец; осталось лишь подписать бумаги, как вы сами сказали.
— Но во время измены союз существовал, и при этом остается… И вновь дель Васто оборвал его:
— Довольно! — Он говорил и непреклонно, и презрительно одновременно. — Вы лишь впустую роняете свое достоинство этими бесчестными отговорками. Вы думаете, я не знаю, откуда дезертировал мессир Адорно, хотя дезертирством это можно назвать только при вашем двуличии?
— Синьор, я не потерплю!
— Вы сами напросились на это своим упрямством.
— При чем здесь двуличие?
— Я могу найти и другое выражение, если вас это устраивает. Филиппино замолчал, уставившись на маркиза и тяжело дыша. Ноздри его раздувались. Наконец он взял себя в руки.
— Ваша светлость весьма несправедливы ко мне. Для меня все это — вопрос долга. Мои побуждения именно таковы, и не более.
— Тогда они ничего не стоят, — теперь дель Васто сбавил тон. — Тот, в чьих руках плетка, не всегда нуждается в ней. Синьор, послушайте меня. Спорить из-за этого — значит бездарно тратить время. Факты — упрямая вещь. Нельзя же забывать, что отец Просперо Адорно был вынужден бежать из Генуи, чтобы спастись от расправы за свою верность императору. Ибо все сводится именно к этому. А раз так, можете ли вы представить, чтобы его величество предал забвению любое из предполагаемых ваших действий или чтобы я, выступая от его имени, стал их терпеть? Позвольте дать вам своевременный совет, мессир Филиппино. Не заставляйте меня привлекать внимание императора к делу Просперо Адорно. Это произвело бы очень неблагоприятное впечатление. Император может разгневаться на тех, из-за кого Просперо пришлось, как вы выражаетесь, дезертировать. Что станет тогда с нашим соглашением?
