Вальтер Скотт - Антикварий
Да, мой дорогой друг, судя по этой строфе, вероятно — нет, почти достоверно, — что Юлий Агрикола видел картину, так превосходно описанную нашим Бомонтом![101] С этого самого praetorium…
Раздавшийся сзади голос прервал это восторженное описание:
— Преторий тут, преторий там, будет вам выдумывать!
Оба джентльмена разом обернулись, Ловел — с удивлением, а Олдбок — со смешанным чувством удивления и негодования по поводу столь невежливого вмешательства. Они не слышали, как к ним подкрался слушатель, помешавший восторженной декламации антиквария, которой учтиво внимал Ловел. По внешнему виду пришелец был нищим. Огромная мягкая шляпа, длинная белая борода, сливавшаяся с седыми волосами, старческие, но четкие, выразительные черты огрубелого лица, которому климат и жизнь на открытом воздухе придали цвет толченого кирпича, длинный голубой плащ с оловянной бляхой на правом рукаве, котомки или мешки, перекинутые через плечо и предназначенные для различных видов пищи, получаемой в виде милостыни от тех, кто сам был лишь немногим богаче, — все это изобличало в нем одного из тех привилегированных попрошаек, которых в Шотландии называют королевскими нищими или, в просторечии, Голубыми Плащами.
— Что ты такое говоришь, Эди? — спросил Олдбок в надежде, что, может быть, ослышался. — О чем это ты?
— Вот об этом самом сарае, ваша милость, — отозвался неустрашимый Эди. — Будет вам выдумывать!
— Что за черт! Да ведь эти развалины были здесь, прежде чем ты родился, старый дурак, и останутся после того, как тебя повесят!
— Повесят меня или я утону, тут я или там, мертвый или живой, а я говорю: будет вам выдумывать!
— Ты… ты… ты… — начал, заикаясь, растерявшийся и обозленный антикварий, — что ты, старый бродяга, черт тебя побери, можешь знать об этих развалинах?
— Ну, знать-то я вот что знаю, Монкбарнс, и врать мне ни к чему, — знаю я вот что: годов двадцать назад я и еще несколько таких же нищих, да еще каменщики, что длинную дамбу вдоль дороги мостили, да еще, может, два-три пастуха сложили ту штуку, что вы называете преторием. А понадобился этот сарай только на то, чтобы сыграть свадьбу Эйкена Драма. А после того там, бывало, в дождь укроешься! А что это так, можете убедиться сами, Монкбарнс. Коли начнете тут копать — а вы, кажется, уже начали, — так вы найдете здоровенный камень. Один из каменщиков потехи ради возьми да и высеки на этом камне ложку и четыре буквы A.D.L.L. — Aiken Drum's Lang Ladle[102], потому как Эйкен всегда бывал на пирушках в Файфе.
«Какая замечательная параллель, — подумал Ловел, — к истории „Keip on this syde“[103]». Он украдкой покосился на антиквария и поспешил отвести взгляд. Ибо, мягкосердечный читатель, если тебе довелось когда-либо видеть девицу шестнадцати лет, чья романтическая любовь была преждевременно обнаружена и разбита, или десятилетнего ребенка, чей карточный домик был сдут коварным товарищем по игре, могу смело заверить тебя, что Джонатан Олдбок не выглядел ни более умным, ни менее расстроенным.
— Тут какая-то ошибка, — сказал он и быстро отвернулся от нищего.
— Только, черт возьми, не моя, — ответил упрямый Эди. — Мне нельзя делать ошибки: «За ошибки бьют шибко». Теперь скажу вам, Монкбарнс: этот молодой джентльмен, что стоит тут с вашей милостью, поди не больно высоко судит о таком старике, как я. А вот бьюсь об заклад, я могу сказать ему, где он был вчера в сумерки! Только, может, он не хочет, чтобы я говорил об этом в обществе.
Щеки Ловела вспыхнули ярким румянцем двадцатидвухлетнего молодого человека.
— Не обращайте внимания на старого мошенника! — сказал Олдбок. — Не думайте, что я низкого мнения о вашей профессии. Его могут придерживаться только дураки, начиненные предрассудками, и чванные фаты. Вы помните, что говорит старый Туллий[104]в своей речи pro Archia poeta[105], касаясь ваших собратьев: «Quis nostrum tam animo agresti ас duro fuit… ut… ut…»[106]. Я забыл латинский текст, но смысл его такой: «Кто из нас был так груб и дик, чтобы его не тронула смерть великого Росция?[107] Его преклонный возраст вовсе не подготовил нас к его кончине, и мы скорее надеялись, что человек, столь изысканный и преуспевший в своем искусстве, мог бы быть избавлен от общей участи смертных». Так король ораторов говорил о сцене и ее жрецах.
Слова старого джентльмена достигали ушей Ловела, но не вызывали никаких откликов в его уме, занятом вопросом о том, каким образом старик нищий, по-прежнему не спускавший с него лукавого и умного взгляда, мог проникнуть в его личные дела. Он опустил руку в карман, считая это простейшим способом заявить о своем желании сохранить тайну и обеспечить согласие на это лица, к которому обращался. Подавая нищему милостыню, размер которой определялся скорее страхом, чем щедростью, Ловел многозначительно посмотрел на него, и тот, физиономист в силу самой своей профессии, по-видимому, прекрасно его понял.
— Будьте покойны, сэр, я не сорока-болтунья. Но кроме моих глаз на свете есть другие, — заметил старик, пряча деньги.
Он говорил тихо, чтобы его мог услышать только Ловел, и с таким выражением, которое отлично дополняло все, что было недосказано.
Затем, повернувшись к Олдбоку, он продолжал:
— Я иду в пасторский дом, ваша милость. Может, ваша милость хочет что передать туда или сэру Артуру? Я пойду мимо Нокуиннокского замка.
Олдбок вздрогнул, словно очнувшись от сна. Бросив лепту в засаленную, давно потерявшую подкладку шляпу Эди, он торопливо заговорил с ним, и в его речи досада боролась с желанием ее скрыть.
— Ступай в Монкбарнс и скажи, чтобы тебя накормили. А если хочешь, оставайся и ночевать. А пойдешь в пасторский дом или Нокуиннок, смотри не вздумай повторять там свою дурацкую историю.
— Кто? Я? — отозвался нищий. — Дай бог здоровья вашей милости. Никто не услышит от меня ни слова, хоть стой тут этот сарай со времен потопа. Но мне говорили — прости, господи! — что ваша милость отдали Джонни Хови за этот пустопорожний бугор хорошую землю, акр за акр! Так ежели он и вправду сбыл вам остатки сарая за древнюю крепость, я считаю, что такая сделка не имеет силы. Вам надо только не мешкать да подать в суд и сказать, что он вас надул.
— Вот негодяй! — пробормотал возмущенный антикварий. — Надо бы познакомить твою шкуру с кнутом! — И добавил громче:
— Оставь, Эди, все это просто ошибка!
— Вот и я так считаю, — продолжал его мучитель, которому, по-видимому, доставляло удовольствие растравлять рану бедного джентльмена. — Я тоже так смотрю, только на днях я сказал тетке Джеммелз: «Ты не думай, что его милость Монкбарнс может сделать такую страшную глупость и отдать землю ценой пятьдесят шиллингов акр за такое дерьмо, которому красная цена — один шотландский фунт. Нет, нет, — сказал я ей, — так и знай, что этот хитрый бездельник Джонни Хови попросту втер лэрду очки». А она мне: «Все мы под богом ходим, но как же это может быть, если лэрд прочел столько книг и такой ученый человек — другого такого во всей округе нет, а у Джонни Хови ума едва хватает, чтобы выгнать коров из капусты?» — «Погоди, погоди, — говорю я ей, — ты еще услышишь, что Джонни наплел ему всякие басни про древности». Ведь вы помните, лэрд, как вам раз продали какую-то бляшку за старинную монету?..
