Василий Тишков - Последний остров
— За тягло и кашу, пожалуй, выпластают. Особых-то делов счас по артели не густо.
— Вот я и говорю… И мне с вами мороки меньше.
— Покумекаем на правлении. Ну, будь здоров, Михаил Иванович. Скажи матери, пусть на склад зайдет. Я там распорядился выписать полпуда муки аржаной для сиротки. Больше пока ничем помочь не могу.
— И на том спасибо, дядя Парфен.
— Ну-ну, не за что, — Тунгусов похлопал Мишку по плечу, попытался улыбнуться. Лицо его плаксиво сморщилось, но Мишка понял: к председателю хоть на минутку да пришло хорошее настроение.
Мишка еще постоял немного на берегу Сон-озера, потом снова зашагал своей дорогой. Шел и удивлялся, как это уже вся деревня знает о приезжей, а он только за столом и посидел с ней. Кто она, почему такая испуганная, как они там встретились с отцом в Ленинграде?
В письме было всего несколько торопливых слов: «Здравствуй, Катя. Эта девочка сирота. Прими ее как родную. Я жив и здоров. Береги сына. Иван».
Мишка улыбнулся про себя: «“Береги сына…” Что я — ребенок? Сам бы там уберегся. А мы тут не пропадем. И сиротку выходим, не безрукие».
В лагере военнопленных, к великому удивлению и радости, Мишка встретил Федю Ермакова. Все дела с отводимыми под леспромхоз угодьями не заняли и часу. У Ермакова была уже карта лесных кварталов, утвержденная райвоенкоматом. Мишке оставалось только наметить дороги и высказать свои пожелания. О другом поговорить не успели — уже сегодня первые машины с лесом должны уйти на станцию, поэтому Ермаков только и сказал, что он очень рад видеть в строгом лесном начальстве Мишку Разгонова и что они сработаются.
Ну а уж потом почти весь день Мишка провел на участке, который определил колхозникам на дрова и колхозу на деловую вырубку. Он сделал точный обмер и подыскал заранее удобное место для дороги, а то ведь повезут кому где в голову взбредет, сколько молоди погубят.
Возвращался довольный своей работой. «Это же надо! Комендантом лагеря военнопленных и заодно директором леспромхоза будет Федя Ермаков! Он же свой, деревенский и, конечно, поймет Мишку. Раз говорит, сработаемся, значит, сработаемся». А еще Мишка был доволен, что и для колхозников выбрал удачное место. Теперь можно без суеты распределить деляну. Люди успеют заготовить дрова, пока не зазеленели березняки. Срубленные в эту пору деревья полны соков земли, жизненной силы, которую они еще не отдали листьям. Весенние дрова успевают за лето хорошо просохнуть в поленницах и зимой горят ровным жарким пламенем. Зола после них остается чисто пепельная и годится на самый лучший щелок к субботним баням. Помоешь таким щелоком голову — и волосы становятся словно шелковые.
На поле, выбирая места посуше, несколько женщин, девочка лет семи и Егорка Анисимов собирали прошлогодние колоски. Насобирают горсть — и в сумку.
— Мало колосков нынче, — совсем без жалости, а даже как-то с облегчением вздыхала круглолицая веселая Анисья Князева. — Хорошо осенью убирали.
— На кашу все одно насобираем, — успокаивал Анисью и самого себя Егорка. — У меня уж полсумки. От пуза седни каши наемся.
— Мамка, гляди, объездчик! — закричала девочка.
— И впрямь, Микенька скачет, — испугалась мать девочки. — Вот леший недотюканный, и как он умудряется везде поспевать…
Верхом на лошади подъехал к женщинам Микенька, тщедушный, но важный, в своем неизменном потрепанном малахае и нагольном тулупчике.
— А ну, граждане, вытряхивай зерно на поле! — закричал, грозно растопырив руки Микенька.
— Сам вытряхивайся, — ответила ему Анисья.
Но Микенька проворно перегнулся из седла, выхватил у Князевой корзинку и опрокинул колоски на землю.
— С бабами воюешь, бесстыжий! — Анисья подняла с земли пустую корзинку и запустила ее в Микеньку. — Все порядочные мужики на фронте кровь проливают, а ты?! У-у, лизоблюд проклятущий! Все легкой работы себе ищешь?!
— Не замай, Анисья, казенного человека! Враз бумагу составлю!
Тут он увидел убегающего к лесу Егорку и погнался за ним:
— Стой! Стой, грабитель!
Догнал. Соскочил с лошади. Выхватил у Егорки холщовую сумку, та разорвалась, и посыпались на землю колоски, книжки, тетрадки. Егорке жаль стало разорванной сумки (опять мать уши надерет), и он заревел благим матом.
Эту баталию наблюдал шедший из лесу Мишка Разгонов. Сначала он не понял, кто это так громко ревет на все поле, а когда узнал Егорку, петухом налетел сзади на объездчика. Повалил его на землю и стал колотить.
— Лю-уди-и! — испуганным бабьим голоском завопил Микенька.
— Вот тебе, фашист! Вот тебе…
— Ой-ей! Убивають!
— На, подавись! — Мишка сунул в орущий рот Микеньки горсть колосков. — Поешь за Егорку…
— Мы… му… — крутил головой Микенька.
— Поешь за Анисью-солдатку… И за меня поешь заодно…
А Егорка не терял зря времени. Он быстренько собрал в шапку колоски, пихнул за пазуху книжки и, понукнув Микенькину лошадь, пустился наутек.
Сердобольная Анисья сжалилась над объездчиком, оттащила от него разошедшегося лесника.
— Да будет тебе. Заколотишь до смерти последнего мужичонку. Оставь хоть на развод.
Мишка поднял с земли свой треух, сердито нахлобучил его на голову и, словно ничего не случилось, сказал Микеньке:
— Иди, недотепа, лови лошадь-то, убежит ведь, — а сам принялся помогать Анисье собирать рассыпанные объездчиком колоски.
Микенька поднялся, отряхнул с тулупчика грязь и заковылял к лошади. Потом вспомнил о леснике и обернулся:
— Слышь, Михалко…
— Ну? Чего тебе еще?
— Подь сюда.
Мишка подошел.
— У тебя, случаем, закурить нету?
— Не курю я. Ты же знаешь, — усмехнулся лесник.
— Да это я так, к слову. Чего драться-то полез? Я ведь и осерчать могу. И вообще на службе…
— Може, добавить, служака?
— Э, ты опять за свое. А у меня брюхо болит, понятно? Сам вот ремень на последнюю дырку затянул, но общественного ни-ни. Не положено. Инструкция есть.
— Дурацкая инструкция. Поле-то все одно запашут.
— Тунгусов приказал гнать всех в три шеи с колхозного поля. Каждый колосок, може, еще прорастет.
— Забыл твой Парфен, что Егорка тоже колхозный и сын фронтовика. Еще раз тронешь своих — худо тебе в деревне нашей будет.
— Мы люди маленькие, — сразу струсил Микенька. — Стало быть, не куришь? Хе-хе, дела, туды их в коромысло… Ни пожрать, ни покурить нету, хоть тресни. А чего у тебя в сумке? Яиц, поди, грачиных назорил?
Мишка достал из сумки завернутых в бумагу печеных карасей и подал Микеньке.
— На, поешь. Может, полегчает с животом. Только не обессудь, караси-то без соли.
