Борис Климычев - Корона скифа (сборник)
Красногвардейцы подобрали труп Криворученко, погрузили его в мотор. Цепи вооруженных винтовками красногвардейцев окружали кладбище.
— Ни один гад не должен уйти! — кричал командир. — Всех расстреливать на месте! Без суда и следствия! Мы им покажем, как самосуд устраивать!
А в это время, заслышав набат, из района красивых полян, так называемых Потаповых лужков, помчались в город самокатчики Анатолия Николаевича Пепеляева. Выступление было назначено на более поздний срок. Но ведь — набат! Именно так должны были подать сигнал к восстанию.
В томских домах уже зажглись огни, быстро темнело. Но опытный фронтовик Пепеляев быстро разобрался в создавшейся ситуации. Пулеметы самокатчиков отсекли красногвардейские цепи, и дали отступавшим прихожанам скрыться во тьме. Ввязываться в бой с красными Пепеляев не стал. Надо было поберечь людей, самокатчики растворились во тьме, словно их никогда и не было.
Криворученко через два дня был торжественно похоронен, и над его могилой трижды прогремел дружный залп. Напрасно Коля Зимний ждал Алексея в общежитии. Он слышал, что верующие забили камнями какого-то комиссара. Забили, как в Библии, камнями у стены. Но он и представить себе не мог, что это случилось с Алексеем.
Тридцатого мая он хотел пойти в Совет, в гостиницу «Европа», чтобы встретиться с Алексеем, но увидел большую толпу на базарном мосту. И побежал туда. Что-то интересное, видимо. Раздавались возгласы:
— Грузятся, грузятся! Ковры тащат, пианины! Хрусталь и серебро из гостиницы забрали. Из смирновского дворца и из прочих особняков, что подороже тащат. А вон еще арестантов ведут!
Пароходы «Коминтерн» и «Ермак» лениво дымили трубами, в их трюмы сгружали дорогую мебель из гостиницы «Европа», картины из томских музеев.
Командовали пароходами бывшие пленные австрийцы, вступившие в партию большевиков. Они носили длинные кайзеровские усы.
На палубу парохода «Коминтерн» провели несколько арестованных. В одном из них Коля узнал священника Златомрежева. На нем были тяжелые царские кандалы, ряса его была порвана, лицо пестрело красными и коричневыми пятнами.
Священника подвели к борту парохода, человек в военной форме стал читать приговор, и голос его далеко летел над водой:
— Белогвардейский офицер, прикрывшись рясой, творил свои подлые дела. Пролетарских детей крестил в холодной церкви, температуру воды определял локтем, а не термометром, установлено, что один ребенок умер вскоре после крестин. Вступив в преступный сговор с религиозной фанатичкой Анастасией Некрасовой и военным бандитом, своим бывшим фронтовым командиром Анатолием Пепеляевым, пытался поднять мятеж, расстреляв при этом комиссара товарища Криворученко, убив и ранив еще несколько красных бойцов… За все в совокупности приговаривается к расстрелянию!
— Господи! Я же только пошел с крестным ходом. Пошел, потому что миряне услышали набат и призвали меня. Кресты и лики Божьи не стреляют!
Красногвардейцы подняли винтовки. Похожий на кайзера австриец покрутил ручку граммофона фирмы «Пате» и тотчас над волнами полилась мелодия аргентинского танго, которое, говорят, очень любил царь Николай Второй. Музыку на момент заглушил залп, а затем она продолжалась.
Коля с моста плюнул на палубу парохода и крикнул гневно:
— Чтоб ты сдох, сволочь усатая!
Юноша в форме студента взял его за руку и тихо сказал:
— А вот демонстраций таких не надо! А то и тебя за одно шлепнут господа-товарищи. Они сейчас в расстроенных чувствах. Они ночью чуть не двести человек расстреляли. Одним больше, одним меньше, им все равно. А Златомрежеву просто не повезло, не он же комиссара убил. Но где же большевикам теперь виновных искать? Чешский корпус численностью в пятьдесят тысяч человек взбунтовался и движется на Томск. Вот и бегут от нас граждане-товарищи. Почему же взбунтовался? Газеты надо читать. Их хотели через Владивосток морем отправить к союзникам во Францию, чтобы продолжить войну с немчурой. Они доехали лишь до Сибири. Здесь узнали о брестском мире, о том, что главковерх Троцкий приказал разоружить их. Вот и взбунтовались.
Коля пошел по главной улице — Почтамтской. Было ему жаль и Алексея Криворученко, и Николая Златомрежева, оба были хорошие русские люди, добрые, хотели Коле помочь. И теперь их нет.
Улицы жили обычной жизнью, неподалеку от почты и общественного собрания и в других местах главного томского проспекта наигрывали шарманщики.
«Чему радуются? — думалось Коле, — что за веселье?»
Он не знал, что некие штатские в музыкальном магазине Ольги Шмидт закупили накануне несколько новейших шарманок. Одетые в заношенные рубашки, в залатанные штаны и смазные сапоги, шарманщики все были ладными здоровяками. Горожане слушали их музыку, иногда кидали им мелкие деньги в кружку или в картуз. Они не знали, что по сигналу шарманки обитатели некоторых томских квартир надевают и застегивают офицерские мундиры, застегивают ремни, портупеи, заряжают револьверы.
Коля дошел до Дома Свободы. Возле оборванного шарманщика столпились солдаты с красными лентами на картузах:
— Поиграй про любовь чего-нибудь! Поверни-ка там внутри барабан, чтобы, значит, не марш, а такое что-то!..
Шарманщик поколдовал над шарманкой и она заиграла печально и заливисто:
— Разлука, ты разлука,
Чужая сторона,
Никто нас не разлучит,
Ни солнце, ни луна.
Привлеченные пронзительной мелодией песни толпу пополняли все новые красногвардейцы. И вдруг из шарманки застрочил английский пулемет Люис. Дробно отозвались пулеметы на Почтамтской, возле лютеранской кирхи, и в городском саду. Коля Зимний отступил за деревья. Он видел из-за веток, как цепи военных в погонах окружают Дом Свободы, как взрываются гранаты и падают люди.
Рази и побеждай!
Мальчишки-газетчики, звонкоголосые копеечные глашатаи быстротекущей истории, опять вопили изо всех сил:
— Красные ушли на пароходах в Нарым и далее — в Тюмень! Читайте правдивую газету «Сибирская жизнь»! Чешские военные победоносно движутся по Сибири, освобождая ее от красной заразы. Большевики в панике. Города падают один за другим. Чехи скоро будут в Томске…»
Первого июня 1918 года в Томск вошел показательный сводный полк чешского корпуса. Командир корпуса Рудольф Гайда не мог конечно ввести в город всю свою армию. Поэтому он решил показать губернскому центру лучшее, что у него было. Впереди на белом коне скакал сам Гайда. За ним в нескольких моторах ехали со знаменами корпуса старшие офицеры. Затем катили самокатчики со знаменами полков и батальонов. На рысях, на великолепных буланых лошадках скакала кавалерия, за ней специальные артиллерийские кони-битюги, большой тягловой силы, и приученные не бояться пушечных залпов, тянули за собой тяжелые мортиры и гаубицы.
![Анатолий Бергер - Горесть неизреченная [сборник]](/uploads/posts/books/40475/40475.jpg)
