Дэвид Геммел - Македонский Лев
— Кто ты?
— Меня зовут Аристотель. И подумай вот о чем: если бы я желал тебе вреда, я ведь могу создать меч из пустоты — уже не в твоей руке — а в твоем сердце. Так? А с другой стороны, в последний раз, когда сюда приходил кто-то с недобрыми намерениями, Целительнице не нужна была посторонняя помощь, верно, Левкион? Когда ты со своими дружками хотел изнасиловать ее и затем убить? Помнишь?
Левкион бросил меч и попятился назад. — Я… я пытался искупить вину за тот день.
— И у тебя получилось, — сказал человек, входя в ворота. — А теперь доложи ей, что прибыл добрый друг. А, нет, вижу, этого не понадобиться.
Левкион обернулся и увидел, что Дерая стоит на тропинке. На ней было новое платье из светло-зеленой ткани. Ее волосы сверкали золотом и серебром в лучах солнца, и Левкиону в этот момент она показалась неописуемо прекресной.
— Что тебе здесь надо? — спросила она незнакомца.
— Я бы хотел поговорить о времени жребия, моя дорогая.
— Ты не от Истока, — сказала она с холодом в голосе.
— Но и не от Хаоса. Я сам по себе.
— Это невозможно, — ответила она ему.
— Все на свете возможно, но будем говорить, что я обретаюсь на границе двух сил, не служа ни одной из них. Но у нас есть общая цель, Дерая. Я не хотел бы, чтоб Кадмилос примерил мантию из плоти.
— Зачем пришел ко мне?
Аристотель усмехнулся. — Довольно игр, Целительница! Старый друг попросил меня навестить тебя, помочь там, где сумею. Ее зовут… звали? … Кассандра. Так мы можем пройти внутрь? Мне жарко и в горле пересохло, да и путь я проделал неблизкий.
Какое-то время Дерая молчала. Закрыв глаза, она освободила свой дух, стремительно проникая в душу незнакомца. Но как быстра она ни была, человек оказался быстрей, закрыв обширные зоны памяти, заперев их от нее, позволив ей обозревать лишь яркие фрагменты его жизни. Она оставила его и обернулась к Левкиону.
— Аристотель станет нашим гостем на некоторое время, мой друг. Буду благодарна, если ты примешь его с радушием.
Левкион поклонился. — Как пожелаешь, госпожа. Я подготовлю для него комнату.
Когда Левкион ушел, Дерая подошла и остановилась у меча, который создалл Аристотель. — Маленький, но мудрый пример могущества, — проговорил он.
— Не маленький, — ответила она, — и давай посмотрим, зачем он был нужен. — Присев на колени, она провела рукой по лезвию, которое замерцало и поменялось, став длинной черной змеей, с зонтиком у головы. — Если бы он попытался пронзить тебя этим клинком, змея бросилась бы назад и убила его.
— Но он этого не сделал, — насмешливо сказал Аристотель.
— Понимаю, прекрасно понимаю это. Если бы он погиб, я бы отправила твою кричащую душу прямиком во тьму Аида.
— Цель была хорошо выверенна, — заверил он ее.
— Да, вижу.
Пелла, Македония
— Я построю для него империю, — произнес Филипп, когда они лежали на широкой кровати, и рука его нежно покоилась на увеличившимся животе Олимпиады. — У него будет всё, что нужно.
— Ты был великолепен в ту первую ночь, — сказала она.
— Что мучительней всего, я ничего не помню из той ночи. Но помню утро после нее. Ты была огнем моей крови в течение двух лет — начиная с того первого сна. Одним богам известно, как я тосковал по тебе эти долгие семь месяцев. Зачем тебе надо было так долго находиться в Эпире?
— У меня были трудности в моем положении. Отправиться в путь тогда значило бы потерять сына.
— Тогда ты мудро поступила, что подождала. Все, что я построил — это для тебя, и для него.
— Он станет твоим наследником? — шепотом задала она вопрос.
— Единственным наследником, обещаю тебе.
— А что, если у тебя будут сыновья от будущих жен?
— Они не займут его место.
— Тогда я спокойна, Филипп. Правда, спокойна. Ты выступишь на олинфийцев?
Филипп усмехнулся и сел. — Парменион сказал мне, что ты учишься стратегии. Я ему не поверил. Зачем ты нагружаешь себя такими вещами?
Ее зеленые глаза потяжелели. — Мой отец был Царем из рода Царей. Думаешь, я должна была учиться ткать или растить цветы? Нет, Филипп, для Олимпиады это не жищнь. Так расскажи мне об олинфийцах.
— Нет, — ответил Филипп, вставая с кровати.
— Почему? Думаешь, я глупая? Я хочу помочь тебе. Хочу быть посвящена в твои планы.
— Ты и есть в моих планах, — сказал он, приблизившись к ней. — Ты — мать моего сына. Разве не можешь довольствоваться этим? У меня есть много советников, но лишь с единицами я делюсь своими сокровенными мыслями. Можешь это понять? Никто не сможет выдать мои планы, ибо никто не знает всю их суть и глубину замысла.
— Думаешь, я предам тебя? — вскинулась она.
— Я не встречал еще жензины, которая знала бы, когда следует придержать язык! — прорычал он. — И ты — не исключение. — Филипп накинул плащ на плечи и вышел из покоев.
Близилась полночь, и коридор был пуст, лишь два из семи фоарей тускло светили в нем. Уарь прошел до конца коридора, распахнул двери. Два гвардейца за дверями встали смирно. Не обращая на них внимания, Филипп вышел в залитый лунным светом сад. Гвардейцы переглянулись, затем последовали за ним.
— Оставьте меня! — прогремел он.
— Мы не можем, государь. Господин Аттал…
— Кто здесь Царь? — оборвал он, глядя на них. Они обеспокоенно отпрянули, и его гнев пропал. Он понимал их проблемы. Если Царь выйдет в ночь и будет убит, их собственные жизни будут висеть на волоске; они были в безвыходной ситуации. — Простите, парни. Погорячился, бывает. — Вздохнул он. — Женщины! Они пробуждают в мужчинах все самое хорошее и самое плохое. — Он ухмыльнулся. — Ладно, проводите меня до дома Пармениона.
Полуголый Царь и два гвардейца в черных плащах прошли через сад к западному крылу дворца. В покоях Пармениона горел свет, и Царь не стал стучать в дверь перед тем, как войти. Просто открыв ее, он вошел внутрь.
Парменион сидел там со своим слугой и другом, фиванцем Мотаком. Оба склонились над картами. Спартанец поднял взгляд, не выказывая ни малейшего удивления при появлении Царя.
— Что рассматриваете? — спросил Филипп, пройдя через комнату и заглянув в карты.
— Верховья реки Аксий, к северу от гор Бора, — сказал Парменион. — Эти карты доставили сегодня. Я поручил составить их в прошлом году.
— Ждешь проблем в этой местности? — осведомился Филипп.
— У иллирийцев новый вождь, Грабус, и он пытается заключить союз с пеонийцами. Они мгут быть опасны.
Филипп сел на скамью и обратился к Мотаку. — Принеси мне вина, фиванец, — велел он.
