Шведская сказка - Шкваров Алексей Геннадьевич
Густав попробовал было настаивать на своих прежних требованиях, но всерьез их никто рассматривать не собирался. Короля представлял его любимчик Армфельд, от русской стороны прибыл генерал Игельштром , самовлюбленный немец, с замашками древнего рыцаря, воинственный, вспыльчивый, хитрый, приятный в обществе и несносно гордый. Переговоры начались в приграничной Вереле, и продолжались всего две недели. Текст договора был заранее определен императрицей, и отступлений от него не намечалось.
- Но хоть чего-то нужно добиться от русских, Армфельд! – настаивал король.
Попробуй добиться, когда Игельштром связан инструкциями Екатерины и не отступает от них на шаг. Бедняга Армфельд весь извелся, но нашелся пункт предыдущего Абовского договора 1743 года, который можно было использовать в своих интересах. Тем договором определение правильности границы между государствами, проходящей по реке Кюмень возлагалось на пограничных комиссаров, но исполнено не было. Учитывая множество притоков этой реки и бесчисленное количество островков, и в мирное время случалось немало курьезов, когда шведам или русским, чтобы следовать своим путем, приходилось запрашивать разрешение сопредельной стороны пройти той или иной дорогой, случайно заходившей ненадолго в чужие владения.
- Мы добьемся уточнения границ и тем самым будем иметь территориальные приобретения. - Уговаривал короля Армфельд. Густав смекнул быстро – даже самый крошечный островок, полученный в результате нападения на Россию, на страницах газет его стараниями может вырасти в глазах Европы до неимоверных размеров. Кроме того, русские обещали некие материальные субсидии.
- Сколь Густав хочет? – допытывалась Екатерина.
- Три миллиона! – отвечал Игельштром.
- Пятьсот тысяч! – отрезала императрица. - И ни копейки более. – А поводу пересмотра границ добавила. - При дальнейшем в том упорстве к крайнему сожалению продолжение войны неизбежно!
Вместе со всеми предложениями о мире, Екатерина дала ясно понять своим генералам о возможности продолжения боевых действий – и на суше, и на море. Потерпевший сокрушительное поражение Нассау-Зиген тут же предложил Императрице новый план боевых действий, при чем в том же самом злополучном Рочельсальми. Салтыкову было подтверждено: «ни мало не отлагать военных действий, стараясь пользоваться всякими удобными к тому способами … и не давать себя обманывать весьма неосновательной надеждою мира, и что король шведский ищет только выигрывать время затруднениями при всей оказанной от нас умеренности».
Генералы, Армфельд и Игельштром - не дипломаты, посему, торговались для виду, но недолго. Шведы все время оглядывались на армию Салтыкова, да и русский флот по-прежнему запирал шведский в том же самом злосчастном Свенскзунде, и они понимали, что русские учтут уроки последнего поражения, и, скорее всего, успех будет за ними. Перемерять границы договорились устно и подписали мир.
- Фу! – Вздохнула с облегчением Екатерина. – Одну руку вытащили, теперь и другой полегче будет. – Имея в виду турецкую войну.
Лишенный войск, а значит, и возможности что-либо предпринять, Курт фон Стединк, барон и генерал-майор, кавалер многих орденов, как Швеции, так и других стран, где довелось ему сражаться, прозябал в полном бездействии в пустынном Саволаксе. Он еще раз изложил королю свои мысли по поводу возможных действий для продолжения кампании, но накануне заключения мира получил от Густава неожиданное предложение: «Речь идет о вопросе к Вам, - писал король, - найдете ли Вы уместным принять должность посланника в Петербурге. Это должно быть Вам довольно приятно. Вы обладаете не только нужными манерами, но и опытом жизни при крупном дворе, а поскольку у Вас слава победителя русских, то Вас будут ценить. Кроме того, я надеюсь, что смогу возместить Вам пенсии, потерянные во Франции из-за службы в Швеции во время войны».
Барону не хотелось становиться дипломатом, но мир уже был заключен и его артикулы были хорошо известны Стединку. Тем более, что король обещал деньги, а это было немаловажным стимулом. Перспектив военной службы Стединк не видел, возвращение во Францию было невозможно. Значит, особых возражений принять или нет предложение короля, у него не находилось.
Он отвечал: «Я готов подчиниться воле Вашего Величества. Но у меня есть некоторое пожелания: хороший секретарь посольства, хороший гофмейстер и сильно утяжеленный кошелек. Как Вы знаете, Ваше Величество, все свое скудное земное имущество я оставил в Париже. Во время революции, как я понимаю, все пропало. Поэтому мне хотелось бы получить возмещение за потерянные во Франции жалование и пенсию, это 12 000 ливров плюс 50 000 ливров компенсаций за утраты». – Просить всегда надо больше, чтоб получить хоть что-то!
Но король, пообещав, с деньгами расставаться не хотел и не давал себя убедить. Ко всему прочему он намекнул, что мог бы назначить на этот пост и человека более высокого ранга. Например, барона Таубе, одного из своих «комнатных собачек». Но бедняга был слаб здоровьем, и едва ли можно было ожидать, что он примет этот пост. А потому, Стединку следовало как можно быстрее отправляться в путь.
Поспешай, не торопясь! Стединк так и поступал. Во-первых, он устроил званый обед для русских офицеров, из тех полков, что стояли напротив него. И самым почетным гостем для него был, конечно, комендант Нейшлота, маеор Кузьмин. Старик от приглашения не отказался, но, как всегда, с простодушной хитрецой, сетуя на отсутствие у «них» парадных мундиров, пытался усесться в укромный уголок, подальше от общества, сверкающего орденами, драгоценностями и золотом позументов вышивки камзолов. Стединк заметил и самым любезным образом попросил старика занять почетное место рядом с собой. Денщики шустро разлили шампанское. Стединк поднял свой бокал, обращаясь к Кузьмину:
- Господа! Позвольте мне первый тост поднять за настоящего героя, кавалера, как мне известно, самой почетной и высшей военной награды России – ордена Святого Георгия, скромного труженика войны коменданта крепости Нейшлот майора Кузьмина. Такие солдаты, как он, составят честь и гордость любой армии и любой страны. Мы вместе переносили ужасные тяготы и лишения войны, но такой стойкости ко всему, какой обладает русский солдат, я не встречал. И восхищен этим! Виват, господа! – и барон первым чокнулся со стариком.
- Виват! – прокричали за столом, поднимая бокалы и чокаясь.
Старик пригубил свой бокал, усмехнулся вполголоса:
- Эк, в нос шибает, да и кисловато. – Подождал когда стихнет шум и заговорил негромко по-немецки, чем весьма удивил барона:
- Ах, сударь мой! Премного благодарен вам за то, что оценили вы русского солдата. Судя по вашей речи, вы ведь урожденный немец, хоть и служили до этого под французскими знаменами? – Стединк кивнул утвердительно. – Во! Знамо короля прусского Фридриха, что прозвали Великим вестимо почитаете?
- Фридрих Великий – кумир для каждого солдата! – напыщенно произнес барон.
- Во-во, - покивал головой старик, - мы с ним тоже встречались и почитали. Боялись даже сперва, а потом, ничего привыкли. Под Егерсдорфом, под Куненсдорфом, под Кольбергом. Славный был вояка, царство ему небесное. Сказывают, будто он однажды изрек, дескать, этих русских легче перебить, чем победить… Отчего так, господа? -старик обвел взглядом присутствующих. Все примолкли, внимательно внимая трескучему и чуть хрипловатому голосу маеора. – А все от него, от солдатика русского! От стойкости его, о которой так правильно сказали ваше превосходительство. А на чем она держится стойкость-то солдатская? На любви к отечеству своему, к государыне-матушке, к вере нашей православной, да и к нам, отцам-командирам, хоть и не всегда мы-то платим им той же монетой. Ох, и не всегда! Вот и хочу просить вас всех – берегите солдата и любите его. А за слова ваши добрые, ваше превосходительство, - поклонился маеор Стединку, - от всего воинства русского, как говориться, поклон низкий. Похвала противника, хоть и бывшего, то награда высшая для воина. Что до войны, меж нами случившейся, с прямотой солдатской скажу – глупая она была и смысла никакого не имела. Однако, заплачено за нее сполна, и присягой каждого из нас и кровушкой солдатской. Жить надо в мире нам, как добрым соседям, дабы не расплачиваться за чью-то глупость и коварство своей шкурой. Извините, господа, коли сказал, что не так. Не по-благородному. Мы с младенчества к строю, да походу приучены, а не к манерам деликатным, да речам изысканным. – Кузьмин замолчал. Стединк прекрасно понял все, и смысл сказанного, и ту неловкость, что возникла за столом на справедливые слова русского коменданта, а потому моментально поднял тост:
