Трейси Слэттон - Бессмертный
Торговец сделал из него чучело. Мне понравилась эта диковинка, и я забрал его к себе в мастерскую.
— Точно не знаю, Леонардо. А что?
— М-м, просто любопытно, — ответил он, склонившись над зверьком. — Вы не против, если я в нем покопаюсь, посмотрю внутренности?
Не дожидаясь ответа, он начал искать на столе какой-нибудь нож.
— Полагаю, ты останешься на ужин, — произнес я.
— Может, даже дольше, — пробормотал он, перевернул животное на спину и начал разглядывать позвоночник.
— Я велю горничной приготовить тебе комнату. У нас тут есть фартуки. Надень, а то испортишь одежду.
— Только посмотрите на эти клыки, а зубы! Как странно! — восклицал он, как будто совсем меня не слышал. Потом все же поднял глаза: — Я постараюсь справиться как можно скорее, но мне понадобится целая ночь, чтобы изучить все ткани и органы. А потом, скоро очень скверно вонять начнет.
— Занимайся, сколько захочешь! До запаха мне дела нет. Я улыбнулся ему, счастливый уже оттого, что он пришел.
— Завтра вы другое запоете, запах разойдется по всему дому, — засмеялся он. — Кстати, помогают горшочки с угольной пылью, если в них положить немного хвои или кипариса.
— Надеюсь, вы любите, когда в доме есть общество, — произнес Странник. — Думаю, теперь у вас его будет предостаточно.
И в последующие несколько лет так оно и было.
ГЛАВА 21
— Мужеложство, Леонардо? — резко бросил я.
Я шел прочь от строгого Палаццо делла Синьория, который, словно воздетым перстом, сурово грозил нам высокой каменной колокольней. Леонардо шел рядом со мной. Благодаря моему вмешательству его только что отпустила комиссия, надзиравшая за общественной нравственностью. Если бы это обвинение было доказано, Леонардо, вероятно, ждало бы тюремное заключение.
— Что вы хотите от меня услышать, учитель? — тихо спросил он, и его мелодичный голос охрип от волнения. — Я и без ваших упреков достаточно потрясен пережитым унижением. Почему нужно выделять меня из толпы, когда во Флоренции и за ее пределами так много мужчин, которые вступают в связь с другими мужчинами? И многие не скрывают этого!
— Ты со своими приятелями собирался заплатить какому-то м-мальчику? — запинаясь, спросил я.
От волнения я даже заикался и не мог смотреть Леонардо в глаза. В животе противно гудело, будто там дрожала порвавшаяся струна, издавая неестественные болезненные звуки. Я не мог отогнать от себя воспоминания о пустом мертвом ожидании в комнатушке у Сильвано, о матраце из конского волоса, занавешенных окнах, когда я знал, что в любую минуту может войти клиент. Жестокие желания и еще более жестокие требования — эта острая жалящая боль не забылась и за сто с лишним лет. Возможно, какие-то цепи никогда не покидают мыслей побитой собаки, даже если животное уже давным-давно наслаждается свободой.
— Ты хоть понимаешь, каково это терпеть над собой мальчику? Как это постыдно и унизительно? Ты понимаешь, что мальчик всегда будет считать себя куском дерьма из-за того, что ты ему причинил?
— Не мальчик, Лука! Мужчина.
— И все равно! Мужчина! Это же мужеложство!
— Я взрослый человек, у меня есть желания и потребности!
— Любить мужчину?
— Лука, а разве вы этого не знали? — натянутым, как струна, голосом процедил он. — Сколько лет мы были друзьями, сколько часов провели вместе… На той неделе мне будет двадцать четыре, и вы были моим учителем с двенадцати лет… Неужели вы не понимали, какой я?
Он опустил руку мне на плечо, но я стряхнул ее. И все же он прав. Мне надо было давно догадаться. Я же не наивный, я изучил все мужские желания в школе Сильванова борделя, да и с тех пор я встречал много мужчин, которые предпочитали мужчин женщинам. Я был близким другом Донателло, скульптора Козимо, а его пристрастия ни для кого не были секретом. Но Леонардо, ставший мне почти сыном!.. Я закрыл глаза и вздрогнул.
— Это невыносимо, что ты… такой!
— Это не то, что вы испытали в детстве! Я никого не принуждаю насильно, и никто не принуждает меня. К тому же то, что вы пережили, связано с мужчинами, которые испытывали страсть к детям, а не к таким же, как они, мужчинам.
— Я редко осуждаю других людей.
— И не осуждайте! У вас вот каждый месяц новая женщина. Вы заигрывали с моей матерью, когда она еще спала с отцом! — Взгляд его был спокойным и уверенным, прямолинейным и без всякого лукавства, и мне пришлось отвести глаза. — Я ухожу от Вероккьо, — тихо добавил он, закутавшись поплотнее в персиково-зеленую шерстяную накидку с горностаевой оторочкой.
Стоял апрель, и затянутое тучами небо грозило пролиться дождем. Холодный ветер, как по ущельям, носился по серым каменным улицам Флоренции. Я огляделся и понял, что мы просто бродим бесцельно. Я свернул к Арно и ускорил шаг. Леонардо нагнал меня и произнес:
— Пора мне обзавестись собственной мастерской. Я получаю заказы и могу позволить себе снять помещение.
— Ты же знаешь, если тебе нужны деньги, я всегда могу их одолжить, — уныло ответил я.
Мы подошли к Понте дела Грацие, каменному мосту в семь пролетов, переброшенному на другой берег через самую широкую часть реки. Мы миновали маленькую церквушку, построенную на одном из устоев, и несколько лавочек, а потом долго стояли и смотрели на холодные воды Арно, разбивавшиеся об опоры моста с таким ожесточением, словно хотели его снести.
— Нет, мой дорогой Лука, вы не стали бы одалживать денег, вы бы отдали их просто так, — улыбнулся он. — А я не могу этого допустить. Я уже взрослый и могу сам заработать.
Он отошел от поручней и зашагал через мост по направлению к Ольтарно. Я зарылся лицом в ладони, застонал и пошел следом. На другой стороне был маленький рынок, и мы прошлись по нему. Вокруг стояли прилавки с большими коричневыми яйцами и хрустящим свежим хлебом, сушеными фруктами и соленой треской, деревенским сыром и кусками сбитого масла, завернутого в вощеную ткань, маринованными овощами. Леонардо вскрикнул и бросился вперед, а я погнался за ним и догнал у клетки с голубем. Он полез в карман и вынул монету, посмотрел на нее и вручил старухе за прилавком.
— У тебя есть еще деньги или это последние? — с укором спросил я.
— Посмотри на ее лицо, она бы прекрасно подошла для портрета, старость ее практически изуродовала! — прошептал он.
Я бросил на старуху внимательный взгляд. И в самом деле: время, которое давно забыло обо мне, сильно обезобразило ее. Оно приплющило и оттянуло вниз нос, растянуло пятнистую кожу складками, как мягкое тесто. Леонардо всегда подмечал такие мелочи в людях, обращая внимание на все вокруг. Он наверняка потом будет ходить за ней, присматриваться, пока ее черты не засядут у него в памяти. Потом он вернется домой и нарисует ее. Старуха радостно схватила монету и улыбнулась Леонардо беззубой улыбкой, а потом протянула ему клетку. Леонардо открыл ее и достал голубя. Он взял его обеими руками и прижал к щеке, прикоснувшись аккуратно остриженной бородой к крылышку. Он даже, кажется, что-то говорил птице или пел, но так тихо, что я ничего не расслышал. Потом он прикрыл глаза и благоговейно прижался губами к серой головке голубя. Он подбросил птицу в воздух и тихо вскрикнул, когда она встала на крыло. Его прекрасное лицо светилось радостью и одушевлением, все тело его напряглось, словно хотело унестись вслед за парящим голубем.
