Владимир Короткевич - Христос приземлился в Гродно. Евангелие от Иуды
Нужно было теперь пособить им вспахать, засеять их нивы рожью и озимой пшеницей. Пусть молодые хоть первые месяцы своей жизни побольше будут друг с другом, не отдают всей силы земле. Сильнее будут любить.
Фома подстрелил для них двух вепрей, а Ус солил мясо и коптил окорока своими золотыми руками. Христос с кузнецом свалили десятка два отборных лип, привезли их на хутор и свободным костром, чтобы солнце не доставало, сложили под навесом. Года через два будет у резчика запас сухого, непотрескавшегося дерева на всю жизнь. А Иуда пошёл куда-то, поговорил с кем-то и привёз два воза уже готового, дозревшего дерева, той же липы и груши. Работай зимой, сколько руки выдержат.
Начинало осенеть. Молодые и Марко умоляли либо оставаться до весны, либо идти сейчас же, ведь не в берлоге же с медведями жить, надо же иметь крышу над головой, запас мяса и всё такое.
Христос, однако, только отмахивался. Во-первых, есть тройная доля денег, закопанная ими отдельно от остальных (вот бы знали). Тех денег, что добыли, обобрав сокровищницы в Новогрудке (не отдавать же рясникам?). Во-вторых, он обещает всем хату. Большую просторную хату в пуще, где они будут жить и ждать. Обещает хату и всё необходимое для жизни, пока не взойдёт первое жниво на новых полях. Все знали: он не лжёт.
...В тот день, подготовив всё для посева, сидели они все вместе у могилок. Крыша часовни чуть просела, склонившийся деревянный куполок словно кланялся речушке под горой, спокойным безымянным могилам, прозрачному осеннему воздуху и далёким деревьям, пылавшим на взгорках.
Это была хорошая, настоящая жизнь! И потому, что вскоре они должны были оставить здесь троих людей и, возможно, никогда больше не увидеть их, в сердцах горела грустная любовь к ним, ко всем друзьям, сидящим здесь, ко всем на свете добрым людям.
Христос тискал в ладони комок земли:
— Они правильно сделали, что ушли. Сеять действительно давно пора.
Кудрявился вокруг часовни солнечный шиповник, расшитый лакированными оранжевыми и красными ягодами. Солнце прошло зенит и начинало клониться к закату.
— Эх, — вздохнул Фома. — Вот поработаем славно, сядем ночью вечерять. Под яблонькой, под звёздами... Тут бы самый смак выпить... И корчма недалеко... Выпить да яблочком, прямо с ветки, закусить.
— Ишь, ласунчик, — сказал Христос. — Ишь, малимончик. Сахар губа чует. А вот я вас спрошу, пока деньги не выкопаем, на какие доходы вы, благородный рыцарь, выпивать будете? Как один друг говорил: «В водке лик свой искупав, Фома-шляхтич задремал».
— Сам знаю, — грустно отозвался Фома. — А хорошо было бы — задремать не задремать, а хоть бы лицом ткнуться.
— Ну, — встрял Иуда. — Так в чём, я спрашиваю, закавыка?
— Деньги, — ответил Христос. — Не понимаешь?
— Вуй, дурные головы, — воскликнул Иуда. — И не знают ничего! А тридцать сребреников, что я у Матфея отобрал?
— Неужто отобрал? — ахнул Вестун.
— А то, — приосанился Иуда. — Тогда, когда вы меня из лодки вынимали. Помните, отстал я?
Ус и Клеоник с Марком весело расхохотались. В стороне, обнявшись, смеялись Фаустина с Анеей.
— И по-моему, нечего нам думать. И по-моему, Христос, нам с тобою сейчас самое дело их разом пропить.
— А я? — спросил Фома.
— Ну и тебе немного дадим, — посулил Иуда. — Всем немного дадим. Разве я сказал, что мы не дадим?
Христос, смеясь, взял две почти полуведёрные баклаги и оплетённую лозой сулею. Подал их Иуде.
— Тогда лупи. — Он взглянул на солнце. — Ещё успеешь. Это и вправду самый неожиданный конец истории: пропить разом тридцать сребреников.
Подхватив баклаги и бутыль, долговязый Иуда, как журавль, лупанул по пашне....Ус надел на шею Юрасю сеялку.
— Иди первым, — предложил он.
Христос, смеясь, проводил Иуду глазами. Потом перешагнул через поваленное трухлявое распятие и встал на меже пашни.
Приладился, пошёл, работая одной рукой. Равномерно, со свистом, в такт шагам правой ноги, разлеталось зерно. И Ус подумал, что на том месте, где так работают, обязательно взойдут ранние, сине-зелёные, а с самого начала красноватые всходы.
Христос оглянулся. За ним шли, половиной журавлиного клина, остальные. Фома сеял двумя руками и показал Христу язык: «Знай шляхту!».
И тогда Христос примерился и тоже начал работать двумя. Широко, ровно ложилось в борозду зерно.
Иуда уже скрылся. Неопалимые купины деревьев стояли на взгорках. Тосковал вокруг часовни шиповник. А сеятели поднимались на вершину круглого пригорка, как на вершину земного шара. И первым шёл навстречу низкому солнцу Христос, мерно размахивая руками. И, готовое к новой жизни, падало зерно в тёплую, мягкую землю.
Вышел Сеятель сеять на нивы Своя.
7 апреля 1965 г. — 29 апреля 1966 г.
Челябинск (Шагол) — Рогачёв.
СЛОВО ОТ ПЕРЕВОДЧИКА, ИЛИ МЕТАМОРФОЗЫ ЮРАСЯ БРАТЧИКА
Боже, не верь нашим лживым молитвам.
Не воскресай. Тебя снова убьют.
Второе пришествие — тема не только богословская и даже не столько богословская, сколько литературная. Писатели и поэты во все времена пытались представить себе и описать либо само Пришествие в различных его интерпретациях (Кузьмина-Караваева, Гессе, Борхес, Хайнлайн и многие другие), либо, как Кампанелла, его последствия. По сути об этом же говорится и в романе белорусского писателя Владимира Короткевича «Христос приземлился в Гродно», который вы, уважаемый читатель, сейчас держите в руках.
Я не буду занимать ваше внимание пересказом сюжета, тем более что послесловие этого и не предполагает, но несколько слов о моральных аспектах романа мне хочется сказать. В самом его начале мы не видим ни Христа, ни апостолов — их там нет и быть не может. Да и происходит действие романа далеко не в Назарете и даже не в Иерусалиме. Перед нами — Беларусь XVI столетия, а вместо Христа с апостолами — труппа лицедеев, сборище непрофессиональных комедиантов, ставших таковыми не от хорошей жизни, а попросту — шайка бродяг или, по авторскому определению, «самый настоящий сброд: любители выпить, подъесть, переночевать на чужом сеновале, когда хозяина нет дома», и «на лицах у них было всё, что угодно, только не святость». И предводитель этого сброда, Юрась Братчик, ничуть не лучше всех остальных — точно такой же мошенник и плут, способный без зазрения совести обмануть, украсть и посмеяться над одураченным простаком. Скажу больше, он, может быть, даже хуже своих товарищей, потому что единственный из всех получил образование в коллегиуме, а образованный негодяй гораздо хуже негодяя необразованного. На первый взгляд с ним, да и вообще с этой компанией вроде бы всё понятно. Но...
