Станислав Федотов - Схватка за Амур
– А куда именно? – поинтересовалась великая княгиня.
– Недалеко от нашего родового имения, всего сто тридцать километров, на берегу океана есть климатический курорт Биарриц.
– Знаю, – кивнула Елена Павловна. – Там лечатся многие аристократы, в том числе и российские.
– Николаю Николаевичу там будет очень хорошо.
Муравьев остановился и опять взглянул на жену:
– Дорогая, не пора ли нам откланяться? Мне кажется, мы уже утомили ее высочество.
– Прошу меня извинить, но не буду вас задерживать, дорогие мои, – совершенно по-родственному сказала великая княгиня. – Я действительно немного устала.
Она хотела послать слугу за извозчиком, но Николай Николаевич отказался, сказав, что они с Катрин немного прогуляются по Невскому. Благо вечер был не по-февральски тихий и теплый, падал легкий снежок, и центр города хорошо освещался газовыми фонарями. И злоумышленников можно не опасаться: они, как известно, освещенные места обходят стороной, да и городовые не спят.
Екатерине Николаевне хотелось поскорее вернуться в отель, принять горячую ванну и лечь в постель, но она поняла, что мужу зачем-то нужна эта прогулка, и ничего не сказала. И всю короткую Михайловскую улицу от дворца до Невского они прошли в молчании. Под сапогами Николая Николаевича и меховыми сапожками Катрин поскрипывало, словно где-то рядом находился сверчок. В воздухе кружились большие снежинки. Катрин подставила руку в цветной варежке – подарок Марии Николаевны Волконской, которая научилась прекрасно вязать на спицах, – и на нее тут же опустилось несколько крупных шестиконечных звездочек.
В голубоватом свете газового фонаря снежинки брызгали радужными блестками с каждой «веточки» и «иголки» своих сложных узоров и казались воплощением небесной гармонии.
– Боже мой! Какая красота! – тихо воскликнула Катрин. – Посмотри, Николя, это же чудо!
Муравьев посмотрел внимательно и серьезно, кивнул и спросил:
– Зачем ты заговорила про мою отставку?
– Про отставку заговорила не я, – возразила Катрин. – Ты сам все время о ней думаешь. Вспомни свой разговор с Бернгардом Васильевичем.
Действительно, разговор на эту тему был.
Струве провожал Муравьевых до первой станции, бывшей на постоялом дворе в селе Зуй, в пятнадцати верстах от Иркутска. Всю дорогу они спорили о закупках хлеба у крестьян. Струве позволял себе не соглашаться с генерал-губернатором, впрочем, такое было не в первый раз. Бернгард Васильевич был председателем Иркутского губернского правления и на время длительных разъездов Муравьева исправлял должность гражданского губернатора (К.К. Венцель заменял генерал-губернатора в качестве председателя Совета Главного управления), а значит – отвечал за заготовки продовольствия и при этом постоянно схватывался с обер-провиантмейстером Тваровским по вопросу цены. Прошлогодняя история, когда заготовки спас только Завалишин, похоже, ничему не научила ни Тваровского, ни Муравьева. Бернгард Васильевич изо всех сил старался убедить генерал-губернатора, напирая на то, что der Geizige zahlt zweifach [104] , однако Николай Николаевич стоял на своем: чтобы хватило сил выйти на Амур, нужна жесткая экономия.
Именно на этом спустя некоторое время сыграет Тваровский, передав в Петербург Муравьеву через Корсакова, что Струве опять завышает цену на хлеб, полагая, что надо вернуть в сельские магазины взятые заимообразно миллион двести тысяч пудов хлеба, а вот он, Тваровский, стоит на страже указаний генерал-губернатора и потому достоин чина статского советника. И Муравьев, к сожалению, в который раз поверит оговору и расстанется с преданным и весьма перспективным чиновником.
Но пока дело до этого не дошло, генерал снисходительно, не горячась, принимал аргументы своего подчиненного.
В Зуе попили чаю, и Струве начал прощаться, чтобы вернуться в Иркутск засветло. Генерал протянул руку:
– Я имел на вас большие перспективы, Бернгард Васильевич…
– Позвольте спросить: почему в прошедшем времени? Я вас разочаровал? – натянуто улыбнулся Струве.
– Нет. Просто я скорее всего уже не вернусь в Восточную Сибирь.
– Что вы такое говорите, ваше превосходительство?! Почему?! – воскликнул Струве.
– По всему выходит, что государь мне не доверяет, а я без его доверия служить не могу и не хочу. Быть безмолвным свидетелем того, что творится в ущерб Отечеству, – преступно. Лучше уйти…
– Как же мы без вас?!
– Другому, может быть, больше поверят. – Генерал пожал руку молодому чиновнику и вдруг порывисто обнял его. – Прощайте, друг мой! Не поминайте лихом.
Вот об этом прощальном разговоре напомнила мужу Екатерина Николаевна. И добавила:
– Я хотела, чтобы мысль об отставке перестала тебя угнетать.
– Ни о какой отставке я уже не думаю, – почти сердито сказал Николай Николаевич. – Я хочу срочно подготовить записку государю по китайскому вопросу и по Амуру с учетом угрозы войны. Ты мне поможешь?
– А ты что, сомневаешься? Я же всегда и во всем с тобой. Твои заботы – это мои заботы. Вот, перед лицом моей покровительницы, – они как раз вышли на Невский, к церкви Святой Екатерины Александрийской, – клянусь быть такой, какая тебе нужна и в радости, и в печали.
Екатерина Николаевна остановилась, повернулась к мужу и, притянув его за отвороты шинели, крепко поцеловала.
4Государь устроил не аудиенцию, а целое совещание. За столом для заседаний в нижнем кабинете сидели сыновья императора Александр и Константин и новые министры: военный – Долгоруков и внутренних дел – Бибиков. На столе была расстелена карта Восточной Сибири. Вошедшему вслед за секретарем Муравьеву одного обостренного взгляда хватило, чтобы оценить обстановку: Николай Павлович через лупу разглядывал на карте низовья Амура, Константин Николаевич что-то тихо ему пояснял, остальные сидели так расслабленно и вальяжно, что в воздухе явственно ощущалось благодушие. Атмосфера столь разительно отличалась от той, в которой проходило каждое заседание Амурского комитета, что генерал-губернатор почувствовал, как с его плеч свалилась гора, которую последние несколько дней громоздило на него напряжение всех душевных сил, и понял, что изложенный в записке его неоспоримый аргумент о необходимости срочной организации защиты Камчатки, теперь уже в связи с приближающейся войной, сработал.
– Проходи, Муравьев, садись, – сказал император, положив лупу и распрямляясь. Муравьев занял стул рядом с Бибиковым. – Записку твою мы прочитали и сейчас сравнивали ее данные с докладной подполковника Ахте. Выходит, его экспедиция первой подтвердила, что Хинган не доходит до Охотского моря, а поворачивает в Китай.
