Мишель Зевако - Принцесса из рода Борджиа
— Вот, господин! — сказали они.
Пардальян разразился хохотом. Комтуа же окинул всех изумленным взглядом и обнаружил, что свободен не только узник из второго подземелья, но еще и Карл Ангулемский. В его взгляде появилась скорбь, которая могла бы растрогать даже тигра. Пардальян не был тигром, но, к несчастью для Комтуа, в эту ночь у него недоставало времени на то, чтобы умиляться.
Однако он развязал тюремщику ноги. Тот сразу поднялся. Затем Пардальян вытащил у него изо рта кляп, одновременно приставив острие кинжала к его горлу. Этот жест был столь красноречив, что тюремщик, набравший уже воздуха в легкие, дабы позвать на помощь, немедленно убедился в преимуществах молчания и поспешно закрыл рот.
— Сдаешься? — спросил Пардальян.
— С тем условием, что вы дадите мне возможность выбраться из Бастилии, — сказал Комтуа.
— Ты не только выйдешь отсюда вместе с этими четырьмя молодцами, но каждый из вас еще и получит жалованье за год… Карл де Валуа, герцог Ангулемский, ручается в этом.
Карл утвердительно кивнул.
— В таком случае, я к вашим услугам! — сказал Комтуа.
Что касается солдат, они промолчали, но весь их вид свидетельствовал о том, что если раньше они едва не сошли с ума от страха, то теперь, возможно, очень скоро сойдут с ума от радости. В самом деле, единовременное годовое содержание для людей, которые получали на руки жалкие гроши, которых плохо кормили и беспрестанно оскорбляли, означало богатство и свободу.
— Идем, дорогой друг, — промолвил герцог Ангулемский.
— Одну минуту! — сказал Пардальян, посмотрев на него каким-то странным взглядом. — Я всегда мечтал побывать в Бастилии. Сейчас случай слишком благоприятен, чтобы упустить его. Давай осмотрим тюрьму!
Глава 49
ПАРДАЛЬЯН ОСМАТРИВАЕТ БАСТИЛИЮ
Юный герцог устремил полный ужаса взгляд на того, кого называл братом. Для Карла само собой разумелось, что единственное, что нужно было делать, — это уходить! Он не думал о решетках, о часовых, о караулах, о воротах, о непреодолимых препятствиях. Если Пардальян заговорил о том, чтобы немедля осмотреть Бастилию, значит… Неужели Пардальян сошел с ума?!
— Друг мой… брат мой! — пролепетал юноша с невыразимой тоской в голосе.
Пардальян усмехнулся… Он-то как раз подумал обо всех этих решетках и многочисленных препятствиях, которые потребуется преодолеть! И он говорил себе, что было бы настоящим безумием затевать сейчас операцию, в которой у них была тысяча шансов сложить головы. И когда он пытался найти выход из положения, ему пришла в голову мысль осмотреть Бастилию. Он обернулся к Комтуа, развязал ему руки и спокойно сказал:
— Иди вперед и открой мне двери!
— У меня нет моей связки ключей, — сказал Комтуа, питая какую-то тайную надежду.
— Вот она! — насмешливо промолвил Пардальян и протянул ключи оторопевшему тюремщику.
— Вы, четверо, — сказал шевалье, обращаясь к солдатам, — идите рядом с ним; если он сделает лишнее движение, прикончите его.
Это была замечательная тактика. Пардальян, дав страже это ответственное задание, казалось, вверял им заботу о своей безопасности и превращал их в своих помощников. Он больше не был беглецом, но становился командиром, который отдает приказы и распределяет обязанности. Солдаты окружили Комтуа. Пардальян взял две аркебузы, Карл подхватил две оставшиеся.
— Что вы хотите увидеть? — спросил тюремщик.
— Узников! — ответил Пардальян.
— Узников? — пробормотал растерянный Комтуа.
— Иди вперед, или, клянусь честью, ты будешь мертв. Сколько узников в камерах?
— Двадцать шесть… Из них восемь — в Северной башне; они находятся под моим особым присмотром.
— Давайте поглядим на узников Северной башни!..
Комтуа обернулся в последний раз, как будто надеясь на внезапное появление дозора, а затем, поняв, что всякое сопротивление бесполезно, открыл дверь рядом со входом в подземелье. Все вместе они начали подниматься; один из солдат нес фонарь. На втором этаже в просторной и достаточно хорошо проветриваемой комнате находились трое молодых людей, которые спали сладким сном, но при звуках шагов вошедших в их камеру людей проснулись в растерянности.
— Господа, — сказал Пардальян, — соблаговолите срочно одеться и следовать за мной.
— Ба! Не для того ли, чтобы пойти на Гревскую площадь? — спросил один.
— Или для того, чтобы нанести визит господину палачу? — спросил второй.
— Или для того, чтобы провести остаток ночи у наших любовниц? — сказал третий.
— Сударь, вы угадали! — ответил Пардальян. — Будьте добры, поторопитесь!..
Услышав эти столь просто сказанные слова, трое узников подскочили и, дрожа всем телом, спрыгнули с лежанок. Они были бледны как смерть. Тот, кто говорил последним, бросился к шевалье и сказал:
— Сударь, я вижу, что одежда на вас изорвана и вся в крови, и я ничего не понимаю!.. Но выслушайте меня. Вот господин де Шалабр, ему двадцать два года; вот господин де Монсери, ему двадцать; я сам — маркиз де Сен-Малин, мне двадцать четыре. Подумайте только, какой ужасной жестокостью будет с вашей стороны подарить нам свободу в час, когда мы ждем смерти, если эта свобода окажется всего лишь насмешкой… Сударь, мы приговорены к смерти герцогом де Гизом за то, что мы преданные подданные Его Величества…
— Да здравствует король! — торжественно сказали двое других.
— Так сжальтесь же, — закончил тот, кто говорил, — и откройте нам правду. Куда вы нас ведете?
— Я вам уже сказал, — ответил Пардальян с серьезностью, имевшей легкий оттенок снисходительности.
— Значит, мы свободны! — задыхаясь, произнесли несчастные молодые люди.
— Вы будете свободны…
— Так мы помилованы?!
— Так и есть!.. — тихо сказал шевалье.
— Кто нас помиловал?.. Герцог де Гиз?
— Нет! Никто вас не помиловал, но я вас освобождаю.
— Ваше имя! Ваше имя! — закричали все трое с чрезвычайным волнением.
— Раз вы мне оказали честь, сказав ваши, господа, то мое имя — шевалье де Пардальян…
— О, мой друг! О, мой брат! — прошептал Карл. — Теперь я вас понял!
— Поторопитесь, господа! Если вы хотите получить свободу, которую я вам предлагаю, то ее еще надо завоевать…
В мгновение ока трое молодых людей были готовы. Каждому из них Пардальян вручил по аркебузе. Тот, кого звали маркиз де Сен-Малин, приветствовал Пардальяна, столь церемонно и с такой грациозной легкостью, как если бы он был на балу в одной из зал Лувра.
— Господин Пардальян, — сказал он, — мы обязаны вам свободой и, возможно, жизнью. Мы не мастера произносить речи, но все же выслушайте эту: мы должны вам три жизни и три свободы. Когда вам будет угодно и где вам будет угодно, придите и попросите у нас наши три жизни и свободу. Это долг чести; мы заплатим вам немедленно. Не так ли, господа?
