Мэри Рено - Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник)
Я рискнул и на том же пиршестве объявил Аттику и Элевсин единым царством, покорным одному закону. Вожди, ремесленники и землевладельцы дружно согласились отдавать спорные вопросы на суд Афин: жрецы признали своих богов в тех, которым поклонялись мы, добавив к именам их привычные дома эпитеты. Наконец все поняли, что войне в Аттике пришел конец, что любой – кроме разве что убийцы, не выплатившего цену крови, – может невооруженным пройти по дему[119] соседа.
Вскоре после того я отправился в Колон, чтобы узнать знамение Посейдона.
Это чудесное место располагается не столь уж далеко от города, оно знаменито своими гроздьями и оливами, влюбленная молодежь ходит туда слушать пение соловья. Но вершина посвящена Посейдону Гиппию, и даже в те времена люди обходили ее стороной. Смотреть там особенно нечего; вокруг только расколотые валуны и горстка елей, но, встав на самой вершине, можно увидеть внизу округлую плоскую низину – словно бы отпечаток огромного копыта, – от края до края которой мальчик смог бы добросить камень.
Полагаю, что прошла, должно быть, тысяча лет с тех пор, как бог ступал на это место: все вокруг заросло терновником и кустами, святилище было небольшим, сонный жрец заплыл жиром. Еще когда я посещал святилище в прошлый раз, такое пренебрежение разгневало меня, ибо бог все еще не оставил его. Став на гребне, я ощутил, как морозец продрал затылок и пробежал по хребту. Я спросил у жреца, ощущает ли он присутствие бога; тот ответил утвердительно, но я знал, что он лжет, хотя и не мог доказать этого. Неправду разоблачил сам колебатель земли в том же году: удар не был силен, однако дом жреца рухнул и его раздавило в постели. Жители дема чуть не умерли от испуга и послали за мной гонца, умоляя, чтобы я примирил их с богом.
Я приехал туда в запряженной тремя лошадьми колеснице под охраной конной дружины. Мы разубрали наших животных, чтобы почтить этим Отца коней; головы моих скакунов украшали красные плюмажи, хвосты заплели в косы, всех остальных украсили лентами. Мы привели для жертвоприношения лучшего жеребца из моего стада, украсив его цветами. Но бог рассудил иначе.
Подъехав ближе, я принялся искать людей, что так умоляли меня приехать. Но дорога оставалась безлюдной. Ощущение близости божьего гнева не оставляло меня; я был на грани срыва и опасался, что бог успел ударить еще раз. Аминтор отправился было вперед посмотреть, но я махнул рукой, чтобы он возвратился. Я уже слышал за склоном крики и плач женщин. Гнев охватил меня, и, остановив отряд, я спешился, прихватил с собой лишь четверых дружинников и отправился вперед, посмотреть, что там творится.
Приблизившись, я услышал молящий о пощаде женский голос, то возвышавшийся, то резко обрывавшийся, когда она ударяла себя кулаком в грудь. Еще раздавались проклятия и слышался звук падавших камней. С вершины подъема я увидел, что это селяне побивают камнями человека. Тот жался к земле, обеими руками обхватив голову; седины его уже окрасила кровь. Женщина – еще молодая – рвалась к нему, умоляя пощадить отца, который и так достаточно претерпел. Когда люди отбросили ее назад, женщина с громким воплем воззвала к Посейдону. Тут я, крикнув, шагнул вперед, и толпа в недоумении обернулась, побросав камни.
Женщина бросилась ко мне, рыдая и спотыкаясь о неразбитые комья земли между рядами лоз. Одежда на ней была порвана и окровавлена на груди – рыдая, она терзала свою кожу ногтями. Как часто бывает среди деревенского люда, она казалась преждевременно постаревшей и все же мало напоминала селянку: морщины ее были проведены другими заботами. Бросившись к ногам, она обхватила мои колени и поцеловала их. Я ощутил влагу ее слез.
Повернув к себе лицо женщины, обнаружившее благородство черт, я спросил, в чем они обвиняют ее отца. Но первым заговорил деревенский старейшина. Этот преступник, объявил он, нечистый перед всеми богами, попытался коснуться алтаря Посейдона в час гнева бога, грозящего гибелью всему селению. Услышав наши слова, мужчина поднялся на колени и протянул руки перед собой, что-то разыскивая, наверно девушку, решил я. Человек этот был слеп.
– Подойди к нему, – сказал я и движением руки остановил толпу.
Дочь подняла старика на ноги и, вложив в руку его посох, подвела ко мне. Тело его кровоточило, но кости пока были целы. Судя по движениям, ослеп он достаточно давно. Старик оборотился ко мне, и трепет пробежал по всем моим жилам: лицо его было воплощением самого рока. Старик этот находился за пределами печали и отчаяния; надежда и страх были забыты им, как нами вкус материнского молока.
Он подошел, ощупывая землю перед собой палкой и опираясь на руку девушки. Короткая туника его, подобающая скитальцу, была давно заношена и испачкана; но шерстяная тонкая ткань и вышитый край говорили о том, что какая-то мастерица потратила немало времени на это одеяние. Пояс его из мягкой выделанной кожи прежде был украшен золотыми бляшками, от которых теперь остались лишь дыры. С пояса я перевел взгляд на его сандалии, но не увидел их. Зато я увидел его ноги, сильные и узловатые, пронесшие его по дорогам много тысяч шагов. Они были покороблены, как ствол дерева, которое, еще будучи саженцем, было истыкано копьями и выросло покалеченным. Тут я понял, кого вижу перед собой.
Холодные мурашки пробежали по моему телу. Рука невольно поднялась, делая знак, ограждающий от зла. Впалые и сморщенные веки чуть дрогнули, словно бы он видел меня.
Я сказал:
– Ты – Эдип, некогда бывший царем Фив.
Он опустился на одно колено; в позе его чувствовалась неловкость, вызванная не только отвыкшими сгибаться суставами. На миг я позволил ему оставаться в такой позе, потому что любезность требовала, чтобы я поднял его собственными руками, но руки мои отказывались прикасаться к нему.
Люди Колона увидели, что я не шагнул к несчастному, – этим я словно спустил с цепи свору шавок. Тявкая и подвывая, они бросились вперед, вновь хватаясь за камни. Можно было подумать, что, встав на задние лапы, они приплясывали в нетерпении, ожидая, когда же я наконец швырну им старика, словно кость, с которой срезали мясо.
Я крикнул:
– Назад!
Гнев мой обратился на них, а не на того, кто преклонил передо мною колени. Протянув к нему руки, я поднял с земли истощавшее тело – плоть, едва покрывавшую кости, – измученного человека.
Женщина перестала выть и теперь плакала, пытаясь унять слезы ладонями. Он стоял передо мной, чуть подняв вверх лицо – словно бы видел умственным взором более высокого человека. Тут, в наступившей тишине, я услышал недовольные голоса людей; они говорили, что даже царь не вправе искушать богов.
Колон Конный при всей своей красоте всегда не нравился мне. А в тот день он словно нахмурился и выжидал самой своей почвой. Вдруг в душе моей вспыхнул гнев, словно бы сделавший легким все мое тело. Я повернулся к ощетинившейся толпе и крикнул:
