Александр Дюма - Волчицы из Машкуля
— Мой друг, вам настолько хорошо известны местные обычаи, — сказал Малыш Пьер, — что я не могу не считаться с вашим мнением. Согласен на выступление в ночь с третьего на четвертое июня.
И он тут же написал приказ:
«Принимая решение не покидать Западные провинции и полагая, что они, как и прежде, будут мне верны, я рассчитываю, что вы, сударь, примете необходимые меры, чтобы все подготовить к вооруженному выступлению в ночь с 3 на 4 июня.
Я призываю к себе всех людей доброй воли. Да поможет нам Бог спасти нашу родину; меня не пугает ни опасность, ни усталость, и я выйду к вам на первое построение».
На этот раз Малыш Пьер подписался так:
«Мария Каролина, регентша Франции».— Ну вот, жребий брошен! — воскликнул Малыш Пьер. — И нам остается только победить или умереть!
— А теперь, — поддержал его маркиз, — если четвертого июня хоть двадцать раз отменят приказ о выступлении, я все равно распоряжусь ударить в набат, и честное слово… после нас хоть потоп!
— Однако есть одно но, — сказал Малыш Пьер, указав на свой приказ, — необходимо немедленно и по надежным каналам довести его до сведения всего командного состава, чтобы нейтрализовать пагубные последствия предписаний, исходящих из Нанта.
— Увы! — произнес Гаспар. — Видно, на то воля Божья, чтобы об отмене приказа узнали так же быстро, как мы хотим, чтобы всем стало известно о нашем последнем распоряжении! Надо своевременно о нем известить наших людей и приостановить первый приказ, дабы сохранить все силы для выполнения второго! Я только опасаюсь одного, как бы наши сторонники не стали жертвой своей храбрости и разобщенности.
— Именно потому, господа, нельзя терять ни минуты, — заключил Малыш Пьер, — и необходимо поработать ногами, пока наши руки не при деле. Гаспар, возьмите на себя оповещение командного состава в Верхнем и Нижнем Пуату. Господин маркиз де Суде займется тем же в областях Рец и Мож. А вы, мой дорогой Луи Рено, сообщите о моем приказе бретонцам. Ах! Но кто же возьмется за доставку маршалу моей депеши? Он сейчас в Нанте, а ваши лица, господа, там уже слишком примелькались, чтобы я мог подвергать вас опасности.
— Я возьмусь, — заявила, вставая, Берта (она сидела вместе с сестрой в дальнем углу комнаты и оттуда слышала весь разговор), — разве это не входит в мои обязанности адъютанта?
— Да, конечно, но, мое дорогое дитя, — ответил Малыш Пьер, — ваш костюм, хотя я и нахожу его прелестным, может не понравиться господам из Нанта.
— Сударыня, раз моей сестре нельзя выехать в Нант, — произнесла Мари, выступая вперед, — то, переодевшись в крестьянскую одежду, в Нант отправлюсь я, если вы позволите, а первый адъютант останется в распоряжении вашего королевского высочества.
Берта было хотела протестовать, но Малыш Пьер, наклонившись к ее уху, тихо произнес:
— Останьтесь, моя дорогая Берта! Мы поговорим с вами о господине бароне Мишеле и обсудим вместе планы на будущее, и он, я уверен, не будет возражать.
Берта покраснела, опустила в смущении голову, в то время как ее сестра взяла письмо, предназначенное маршалу.
XXII
ГЛАВА, В КОТОРОЙ РАССКАЗЫВАЕТСЯ О ТОМ, КАК И ПОЧЕМУ БАРОН МИШЕЛЬ ПРИНЯЛ РЕШЕНИЕ ОТПРАВИТЬСЯ В НАНТ
Мы уже вскользь упомянули о том, что Мишель ушел с фермы Ла-Банлёвр, но, как нам кажется, недостаточно раскрыли причины и обстоятельства, объясняющие его внезапный уход.
Впервые в жизни Мишель покривил душой.
Еще не придя в себя от потрясения, в которое его повергли слова Малыша Пьера, увидев после неожиданного заявления Мари, как рушатся те надежды, какие он втайне лелеял, когда находился на чердаке метра Жака, Мишель почувствовал, как из-под его ног уходит земля.
Он понял, что любовь Берты (та и не собиралась скрывать ее) воздвигла между ним и Мари стену, ставшую для него большим препятствием, чем была бы неприязнь к нему самой Мари. Он упрекал себя в том, что своим молчанием и глупой робостью дал Берте повод надеяться на взаимность; однако, сколько молодой человек себя ни укорял, он не мог найти в себе достаточно душевных сил, чтобы сразу разрубить этот узел и покончить с недоразумением, мешавшим найти взаимность у той, без которой он не представлял своей дальнейшей жизни. Сколько молодой человек ни старался, он не мог решиться на то, чтобы честно и прямо объясниться, ибо в душе считал невозможным бросить в лицо прекрасной девушке, возможно всего несколько часов назад спасшей ему жизнь: «Мадемуазель, я люблю другую».
Итак, хотя за один и тот же вечер ему не раз представлялась возможность открыть свое сердце Берте, — которая была весьма обеспокоена его раной и, как всякая женщина, вызвалась ее перевязать (хотя, приключись такое с ней, она бы и не вздрогнула), — он не проронил ни слова, и обстоятельства с каждой минутой запутывались все больше и больше.
Мишель хотел было поговорить с Мари, но, стоило ему только приблизиться к ней, как она с таким же упорством, с каким он искал ее общества, отходила от него в сторону. В конце концов он отказался от мысли найти в ней посредника, хотя какое-то время рассчитывал на это.
Впрочем, в его ушах непрестанно звенели похоронным звоном ее роковые слова: «Я вас не люблю!»
Он воспользовался случаем, когда никто, даже Берта, не смотрел в его сторону, и вышел, а вернее, убежал в свою комнату.
Упав на соломенный тюфяк, взбитый для него белоснежными ручками Берты, он почувствовал, как его голова все больше и больше раскалялась, а сердце просто рвалось из груди. Вскоре он поднялся и приложил к своему полыхавшему жаром лбу смоченное в холодной воде полотенце. Поддерживая его руками, чтобы хоть немного охладить голову, Мишель решил воспользоваться бессонницей и придумать какой-нибудь выход из создавшегося положения.
После раздумий, которые длились три четверти часа, ему в голову пришла удачная мысль.
Как известно, то, что нельзя высказать вслух, можно написать на бумаге, и Мишель решил, что такой прием особенно подходит для его характера.
Однако для получения желаемого результата ему нельзя присутствовать при чтении письма, которое открыло бы Берте сердечную тайну молодого человека.
Застенчивые люди не только сами не любят краснеть, но и предпочитают не вводить в краску других.
В результате долгих раздумий Мишель решил уехать, но совсем ненадолго, ибо рассчитывал, что, как только прояснится обстановка и будет освобожден путь, ведущий к сердцу Мари, ему уже ничто не сможет помешать занять место рядом с той, которую он любит.
