Рудник «Веселый» (СИ) - Боброва Ирина
— А ну цыц, цыц, сказал, пустолайка! Вот ведь брехушка мелкая! Лайки вон молчат, потому как умные, видят, раз хозяин спокойно говорит, значит, нет причин брехать, а эта дворняга не затыкается. Пристрелил бы, как надоела, да дочкина собачонка, нельзя. — Дочка бегала тут же, голенастая девчонка лет десяти — двенадцати, то влезала на забор, любопытными глазёнками рассматривая гостей — нас с Петром, то с криком «Ма-а-ам!» срывалась с забора и летела к раскрытым дверям летней кухни, где громыхала кастрюлями Серёгина жена. Тут же суетилась по хозяйству женщина постарше, не знаю — мать хозяина или его тёща.
— А что с базой туристической стало? — я задал вопрос, не дающий покоя всю дорогу. Как ни крути, а базу не миновать, путь мимо лежал.
— Да сожгли, — ответил Серёга. — Давно уж, я мальцом был есчо. А чё, чёт-та надо там?
— Нет, так интересуюсь. Про пожар знаю, но думал — может, восстановили? Слышал, была там база крутая. Место вроде хорошее. Думал, может, перепродали кому, отстроили заново.
— Не, не строили, точно. Там уж всё быльём поросло давно. Так, сторожка возле ворот уцелела, она до сих пор стоит. А больше ничё и нету. Ладно, мужики, по цене завтра определимся, и вы люди, вижу, небедные, не обидите, да и сам я не обидчивый, себя обсчитать не дам. Пошёл я, управляться надо. Вы вечерком заглядывайте, баньку затопим, пельмени, опять-таки — Анькины! О! Тёща корову подоила! Мамань! Гостям молочка на вечер плесните немного! — крикнул он.
Но в гости на пельмени мы не пошли. Пирогов мне тоже не досталось — напарник, пока мы разговаривали, сам не заметил, как съел все, но я, зная привычки друга, удивился, будь оно по-другому. Залили термоса кипятком, поблагодарив, приняли в дар двухлитровую банку молока, которую, впрочем, Петро выдул там же, на Серёгином подворье. Встали за покосом — место действительно красивое, немного вниз, под горку, и если не знать, что выше, в пятидесяти метрах, деревня, то вполне ничего для отдыха. Выбросил спальники из машины, чехол с палаткой и зачем-то полез под сиденье. Рука нашарила маленькую бархатную коробочку. Кольцо… Я совсем забыл про него. Душу скрутило болью, и я, сжав пальцы, сунул футляр в карман. Вот что не так сделал? Что? Ну, конечно, погорячился, наверное, не стоило так сухо делать предложение. И момент неподходящий, но она-то сама не могла подумать, что я тоже могу смущаться? Хотя нет, не смущение, скорее — растерянность. Я как-то плохо представлял себя отцом. Да что там — вообще не представлял! Не думал об этом. Состояние растерянности не проходило со вчерашнего дня, именно поэтому так гнал всю дорогу.
— Ты чего такой хмурый? — мимоходом поинтересовался напарник и тут же переключился на описание «прелестей» процесса формирования Алтайской горной платформы.
Поставили палатку, наскоро перекусил Петькиными чипсами и чаем — термос нам Серёгина Анька заправила каким-то отваром из трав с мёдом. Может, с чайку-то в сон и сморило.
А утром Серёга нас не повёз. Мы проспали. На свежем воздухе, на берегу Чарыша, спится хорошо. Комаров нет, горная речка шумит, в спальнике тепло, а Ботаник, на удивление, в эту ночь не храпел. Так-то с ним в поездках намучаешься, а тут надо же, отключился и спал без задних ног, до утра не шевельнулся. Разбудили меня яркие лучи. Солнце уже стояло высоко. Взглянул на часы — время десять. Растолкав Петруху, не стал ждать, пока он продерёт глаза.
— Так, палатка, рюкзаки — чтобы всё было собрано к моему приходу, — распорядился я, быстро шнуруя ботинки.
— Ты термос с кофе не видел? Я с вечера приготовил. Один с чаем Серёгина жена навязала, а во второй просто кипятка налила. Я потом кофе туда ухнул. На утро, рано вставать же.
— Ты слышал, Ботаник? Я понёсся — насчёт машины потороплю. Приедем — чтоб всё было собрано. Если будешь в трусах с чашкой кофе в руке по берегу разгуливать, утёсами любоваться, клянусь, я тебя в Чарыше утоплю! Понял, что сделать надо?
— Да понял, понял, — пробурчал напарник, — и всё-таки, ты термос не видел?..
Плюнув, я побежал по покосу к Серёгиному дому. Покос сразу за огородом, на нём три аккуратные копны сена, заготовленного для зимовья скота. Дальше огород, уже убранный, перепаханный на зиму, чернел свежей пашней, показывая крепкого хозяина. Перед домом постройки. Сараи, коровник, птичник, ряд клеток с кроликами, в отсутствие больших холодов, стоящих на улице. Серёгин голос я услышал ещё на подходе.
— Куды прёшь, дура! — орал он, перекрывая птичий гогот. — Да растудыт твою в ёшкин меть! — Я отметил, что в этих краях почему-то не матерятся — такие вот эвфемизмы в ходу — но мимоходом: надо было ехать, а хозяин, видно, позабыл. «Мало, что ли, денег предложили?» — мелькнула мысль.
— Да держи ты её, держи! — орал Серёга. — Да первый раз замужем, то ли? Не, Аньк, вот ты баба, а я роды принимаю — никаво не понимашь!!! Отвар тащи, пои её, выпаивай, кому говорю! Да ты тужся, милая, тужся…
Тут я, признаюсь, растерялся: кто рожает? Жена? Вроде вчера не сильно беременная была, месяце на пятом. Дочка? Мала ещё, лет двенадцать пичуге. С другой стороны, у него тёща самый цвет — кровь с молоком баба, вчера вон как шустро по двору носилась, овец в хлев загоняла. У них тут не понять, сколько лет женщине и какая из них беременная, а какая просто в теле, дородная… И почему в сарае? Слышал, до революции в деревнях бабы в банях рожали — но не в наше же время? Дикость какая-то…
— О! Давно тут стоишь? — Я вздрогнул, едва успев отскочить в сторону — из сарая вылетел Серёга и пронёсся мимо, гремя пустыми вёдрами. — А у меня корова разродиться не могёт! — крикнул он, оборачиваясь на бегу. — Уж и так, и сяк её, полночи маемся. Ты там иди моей помоги, я щас за водой сбегаю, вода тёплая кончилась…
Понятно, что в сарай я не рискнул войти, даже заглядывать не стал. Потоптался, крикнул:
— Помочь чем?
Ответом мне был протяжный вздох и жалобное низкое мычание. Я невольно попятился. Потом раздался шлепок.
— Ну, слава те господи, — сказали усталым женским голосом. — Бычок… — тут же разочарованно: — А хотелось бы тёлочку…
— Аньк, вот вроде годов в тебе много, а всё така ж дура, как в детстве. Ты с этими тремя коровами без меня управиться не можешь, а ещё хочешь одну на себя повесить. И хорошо, что бычок, щас с годик-другой откормите и на мясо забьёте али на рынок, перекупщикам. — Это сказала мать Аньки, Серёгина тёща.
— Ну, чё, городской, в честь тебя быка назову. И имя у тебя подходящее для скотины — Яшка! — хохотнул из-за спины Серёга, а я вздрогнул — даже не слышал, как он подошёл. — Гордо звучит, самый крутой бык в стаде будет! А вообще, у нас производителя нет в селе, может, оставим его на племя. — Тут меня смех пробрал — юмор у местных своеобразный, конечно, немного покоробило, что телёнка назвали в мою честь — хотя, учитывая местные привычки называть скотину
одинаково, подозреваю, что у меня таких необычных тёзок по всему краю в каждом деревенском стаде полно. Серёга занёс вёдра в сарай, я немного подождал — он сюсюкался с телёнком, не каждый отец с родным ребёнком так ласково говорит. Потом вышел, встал рядом, похлопал по карманам:
— Есть закурить?
Кивнув, я сунул руку в карман и снова наткнулся на злополучную коробку с кольцом.
— Возьми, — сказал я хозяину, протягивая синий бархатный футляр. — Жена родит, подаришь.
— Да ясно, что не корове за телёнка дарить, — хохотнул Серёга. Открыв футляр, он присвистнул:
— Дорогая весчь. А ты чё, со своёй поругался? — Он посмотрел на меня внимательно, помолчал. — Ценник снять надо было. Нельзя бабе с ценником дарить. Тут хоть пластмасску положи со стекляшкой, главное — показать, что не всё равно. А ты таку весчь, и с ценой. — Он достал из кармана перочинный нож, обрезал нитку и, поднеся бирку поближе, присвистнул: — У меня машина дешевле стоит. Но отказываться не буду. Отдарю потом. А хошь, я тебе телка подарю?
Я только рассмеялся в ответ.
— Не горюй, простит, помиритесь. Бабы — оне знашь, каки отходчивые? Так сигареты есть?
