Дневник шпиона - Смирнов Николай Николаевич
Я начал доказывать мистеру Старку, что требования рабочих не имеют никакого значения, что это пустое сотрясение воздуха, министерство сидит крепко, Черчилль настроен воинственно, а остальное неважно. Но мистер Старк сказал строго:
— К сожалению, это не совсем так. Идет борьба. Конечно, мы выиграем, но для этого придется понатужиться.
И он поднялся, чтобы уходить. Я подал ему мою рукопись, но он отстранил ее пальцем.
— Она нам не нужна. Мы знаем больше, чем в ней написано: Можете ее уничтожить…
Я сжег тетрадь через полчаса после его ухода.
А через час раздался телефонный звонок, я взял трубку и услышал голос мисс Мальмер:
— Здравствуйте! Хотите пойти сегодня на заседание палаты? У меня два билета в ложу для иностранцев. Рабочая партия поднимает вопрос о снятии блокады с Советской России. Министры будут отвечать. Хотите ехать?
Конечно, я согласился. Ведь на моих глазах в палате должен был разыграться финал борьбы, о которой говорил мистер Старк. Кто победит? Рабочие, темная сила наших окраин, подголоски Москвы, или мистер Черчилль, владеющий средством спасти Англию? Может быть, сегодняшний день, думал я, будет последним днем моих надежд. Блокада падет, и все наши замыслы превратятся в пыль…
Такие мысли копошились у меня в голове.
Мы подъехали к зданию парламента в авто полковника в тот момент, когда часы Большого Бена показывали четыре. Количество машин у подъезда говорило за то, что бой в палате предстоит жестокий. Я страшно волновался.
Несмотря на все мое уважение к английской конституции, должен констатировать, что в зале заседаний пахло, как из старого сундука. Даже крепкие духи мисс Мальмер не могли уничтожить запаха лежалой шерсти.
Депутаты битком набили залу, и даже в проходах торчали цилиндры каких-то старичков, для такого дня расставшихся со своими качалками. Мисс Мальмер водила мизинцем по пяти рядам скамеек и называла мне имена наиболее известных членов фракции лейбористов. Она показывала мне Сноудена, когда появились представители правительства. Спикер сел за стол, и заседание началось.
— С какой целью правительство держит английские войска на территории России? Имеются ли к этому разумные основания теперь, когда Германия побеждена? Или есть предположение начать войну снова, в других группировках? — таковы были вопросы, поставленные Рабочей партией правительству.
Я с нетерпением ждал выступления Черчилля. Мне казалось, что он сумеет найти ответ, который объединит всех англичан. Министр поднялся с таким видом, что хороший ответ у него имеется. Но речь его была коротка в этот день. Ее можно было свести к одной фразе:
— В ближайшие недели правительство приступает к эвакуации войск из России.
Я был в полном отчаянии. Можно ли простить правительству мировой державы, когда оно прислушивается к болтовне людей без пиджаков и их представителей? Для меня было ясно, что политика окружения Москвы без Англии сведется к нулю. Где я могу применить теперь мои знания и анергию? Мы проиграли борьбу.
Мисс Мальмер, которая, конечно, не подозревала о моих мыслях, шепнула мне на ухо, что все интересное исчерпано и можно ехать домой обедать. Я последовал за ней, но не с целью утолить голод и жажду, а в надежде услышать хоть несколько слов утешения от полковника.
Мы очень много шутили за столом о парламентском заседании, как будто бы там обсуждался вопрос о налоге на зажигалки или что-нибудь подобное. Но когда мисс Мальмер позвали к телефону, я заявил полковнику загробным голосом, что, с моей точки зрения, мир погиб.
— Пустяки, — возразил полковник, высасывая виноградинку. — Черчилль не из тех людей, которые уважают палату. Я его видел вчера в клубе. Он предупреждал всех о своей сегодняшней речи. А по секрету сказал мне, что экспедиционную армию предположено усилить. Он кочет покончить с большевиками к Рождеству. Ведь ему удалось сколотить союз из 14 стран против Москвы.
— Не может быть!
— Представьте себе. Это совершенно гениальный человек. Он дал слово генералу Головину, что подопрет северный фронт двумя корпусами.
— Кто такой генерал Головин?
— Представитель Колчака. Уже два месяца он обивает здесь пороги, выпрашивает сапоги, шиллинги, ром. Одним словом, через месяц-два корпуса поедут на Мурман, а палата и не узнает об этом. Только это абсолютная тайна…
В дверях раздалось пение, пела мисс Мальмер. Я никогда раньше не слыхал, как она поет. И меня поразило, что она выбрала такой неподходящий момент для этого. Вскоре я простился и вышел.
Я шел домой пешком и мало-помалу успокаивался. Решение Черчилля нарушить конституцию казалось мне разумным. Правда, я раньше не допускал возможности такого выхода из положения, но теперь я отлично понимал министра. Говорить в палате можно все, что угодно. Но это не должно мешать натягивать вожжи. Благо они еще не вырваны из рук.
На другой день утром дед вошел в мою комнату с газетой. Он показал мне жирный заголовок: "Черчилль ведет переговоры с белыми генералами через голову парламента". И прочел сообщение, что министр, несмотря на свои обещания палате, не сдает оружия: предполагает увеличить экспедиционную армию.
Дед прочел это громким голосом, с нескрываемым восторгом. Но я разъяснил ему, что нечего радоваться: секретные сведения каким-то образам попали в печать. Это грозит осложнениями. Будет, может быть, скандал.
Вечером я был у мисс Мальмер. Когда мы остались одни, Мабель мне сказала:
— Я хочу поделиться с вами одной маленькой тайной. Вчера вечером я слышала ваш разговор с отцом…
— Какой разговор?
— Ну, о Черчилле. Я слышала конец разговора. Я не виню вас в том, что вы скрыли это сообщение от меня. Я понимаю, что военные тайны надо скрывать и от друзей. Но раз я сама слышала, я имею право распоряжаться этим.
— И как же вы распорядились?
— Очень просто. Когда вы ушли, я позвонила Барроусу. Он работает во всех оппозиционных газетах. Он сначала не хотел мне верить, но, когда узнал, что сведения идут от отца, он поверил. Сегодня в газетах есть об этом заметка. Я считаю, что первый раз в жизни принесла пользу рабочему движению.
— Так вот почему вы пели вчера! — сказал я, не зная, что еще можно сказать.
— Ну, конечно… Только отец не должен знать об этом. Я считаю вас моим другом, поэтому и поверила вам тайну. Поняли?
Я поклонился. Меня прямо восхитила эта женщина. Находясь все время между мною и полковником, она нашла возможность извлечь из этого какую-то пользу. Теперь она делает меня своим сообщником. Конечно, в мои планы не входит ссорить отца с дочерью! Я должен молчать.
— Мисс Мальмер, — сказал я, — вы прекрасны. Рабочая партия не пропадет с такими, как вы.
— Она будет еще сильнее, если вы в нее запишетесь, — ответила Мабель.
И мы принялись дружески болтать как ни в чем не бывало.
Возвращаясь домой в этот вечер и раздумывая о Мабель, я пришел к заключению, что теперь только от меня самого зависят наши дальнейшие отношения. Ее теориям любви я не придавал никакого значения. Просто она ничего не понимала в любви. Незаметно для себя она приблизилась ко мне больше, чем это необходимо для политической агитации. Я чувствовал, что между нами уже возникла интимная близость, которую трудно перевести на слова.
Дома я нашел предложение военного министерства явиться в субботу, 2 августа, в отдел X к майору Варбуртону. Очевидно, мне предполагают дать назначение. На этот раз мысль о возможном отъезде из Лондона не вызвала во мне никакой радости.
2 августа. В десять часов утра я предстал перед столом майора Варбуртона в военном министерстве. Майор предложил мне сесть и некоторое время разговаривал со мной о службе в армии. Затем, немного понизив голос, он разъяснил мне, зачем меня вызвали.
В связи с недовольством общества политикой министерства решено создать секретную комиссию, ведающую делами снабжения оккупационных войск и белых армий. Работы этой комиссии, по вполне понятным соображениям, будут вестись в полной тайне, и штат ее комплектуется из офицеров, на полную лояльность которых правительство может рассчитывать. Майор Варбуртон прибавил в этом месте, что именно ему поручено составить штат комиссии и что обо мне он имеет прекрасные рекомендации мистера Старка. Так что, если с моей стороны возражений не будет, он готов зачислить меня к себе младшим офицером.
