Юрий Галинский - За землю отчую.
В зеленой дубраве, держа мечи и копья наизготове, затаился засадный полк, там был и Федор. Ему слышно, как торопит Дмитрия Михайловича Боброка князь Серпуховский, грозит, что* бросится в битву со своей дружиной, но воевода непреклонен. Вот дозорные, сидевшие на высоком дереве, донесли, что Мамай остался лишь в окружении своих телохранителей, остальные ордынцы ринулись на русские падки. Те с трудом обороняются, каждый миг могут дрогнуть и обратиться в бегство!..
Боброк кивнул Серпуховскому: пора! Владимир Андреевич Поднял меч высоко над головой, закричал на всю дубраву: «Наш час пришел! Дерзайте, други и братья!» Дмитрий Михайлович подхватил: «Вперед! Слава! Слава!» Заглушая шум лютой сечи, звучал боевой клич русских воинов: «Слава! Слава! Слава!..» Засадный полк устремился на врага...
Федор разил ордынцев ударами длинного меча. Враги набрасывались на него по двое, по трое и тут же падали с разрубленными головами. Сквирчанина ранили в ногу, но он сражался, пока битва не закончилась полным разгромом ордынцев.
С Куликова поля Федора везли в телеге — загноилось раненное ордынской саблей колено. В Коломне, через которую лежал путь победителей домой, раненых приютили сердобольные жители. Долго они лечили Федора травами и заговором и в конце концов выходили. В то время как
раз набирали в коломенский острог людей, охочих служить на порубежъе, туда подался и Федор...
В лесу уже совсем стемнело. Было тихо, лишь изредка в землянку доносились отдаленные голоса разбойников. Митрошка ничем не выказывал своего присутствия — либо задремал, либо, уставши ждать, ушел.
Разговорился я с тобой,— уже спокойнее сказал атаман.— Пора и честь знать.— Подняв с пола опушенный бобровым мехом колпак, тряхнул его о колено, надел на голову.— А теперь слушай,— продолжал он.— Решили мы с молодцами лесными покинуть места тутошние. Завтра уходим. Что с тобой делать — ума не приложу. Хотят удальцы мои расправиться с тобой — дюже насолили острожники лесному люду... А мне ты по душе пришелся, молодец. Спасу тебя. За что — пока сказывать не стану. Нашего ж ты роду-племени крестьянского, вот и идем с нами. Ежели не за себя, так за других людишек малых, неправедно обиженных, заступником станешь.
Федор оторопело замигал глазами —не сразу понял, что чернобородый разбойник предлагает.
Атаман пристально смотрел на пленника, лицо его при свете догорающей свечи казалось хищным и злым.
Чего молчишь? Сказывай: по душе аль нет такое?
Федор разозлился:
Купцов убивать до смерти зовешь, атаман?
Вишь, купца пожалел! — едко усмехнулся Гордей.— Не об том я с тобой разговор вести хотел.
Когда Гордей шел к пленнику, то надеялся выпытать что-либо о том, кто предупредил сына боярского Валуева. Однако' разговора не получилось, и теперь, поняв это, процедил сквозь зубы:
Видать, княжьи объедки по душе тебе более!
Резким движением подхватил свечу, которая тут же загасла, и направился к выходу.
«Теперь непременно со мной управятся!»—подумал пленник.
Митрошка! — громко позвал атаман. Ему никто не ответил. Гордей выругался, прикрыл скрипнувшую на ржавых петлях дверь землянки. Задвинул засов, и тут со стороны разбойного стана послышались возбужденные крики:
Гордей! Где ты?
Что там случилось? — отозвался атаман.
Ну и дела, Гордей! —крикнул кто-то в нескольких шагах от землянки.—Только прибежал из Серпухова Корень. Такое там делается — страх! В городе врагов сила несметная! Мелеха и Базыку до смерти убили, Епишка делся неведомо куды. Один Митька еле ноги унес.
Набег, что ли?
Ежели б набег. Сказывает Корень: Орда поднялась!..
Федора словно обдало горячей волной, в голове затуманилось. Бросившись к двери, пленник исступленно заколотил по ней кулаками.
ГЛАВА 8
Верст на сорок к югу от Тарусы, стольного города удельной земли, на небольшом холме, заросшем клевером и ковылем, расположился сторожевой острог. Высокий частокол, через который не проберется ни конный, ни пеший, окружает несколько землянок и деревянную башню. Снаружи укрепления защищены речкой Упой и глубоким кольцевым рвом, наполненным водой. К югу от острога простирается бескрайняя степь, поросшая желтовато-серой травой. С тыла к холму вплотную подступает густая темно-зеленая дубрава. Дальше к ней примешивается ель и сосна, буйно разросшиеся кусты лещины, крушины и еже- пики, превращая лес в труднопроходимые, глухие дебри...
Ранним утром, когда густой туман еще плотно окутывал землю, дозорный со сторожевой башни острога услыхал отдаленный конский топот.
«Должно, дозорная станица — самый час ей возвращаться»,— ничуть не тревожась, решил поначалу он. Громко зевнув, расправил плечи под отсыревшим кафтаном, подумал, что скоро его сменят, и он сможет выспаться. По топот усиливался. Это обеспокоило воина, заставило тщетно пялить глаза в белесую пелену. Он перешел к другому краю открытой площадки башни. Ничего не разглядев и оттуда, бросил нерешительный взгляд на сигнальную доску, снова прислушался.
Не раздумывая больше, дозорный поднял железный, с шаровым набалдашником прут и несколько раз ударил им по доске. Над спящим острогом понеслись резкие, рваные звуки. Из землянок стали выбегать люди. Часть порубежников бросилась седлать лошадей, остальные собирались на небольшой площади перед единственной избой в остроге, где жил воевода.
Кутаясь в наброшенную прямо на нижнюю рубаху длинную темную епанчу ,на пороге избы появился коренастый невысокий человек в синей бархатной мурмолке г. Мельком окинув взглядом площадь, где строились воины, прищурился на плывущие в тумане неясные очертания башни-сторожи. Приставил ладони к седым, свисающим по углам рта усам, громко крикнул:
Эй, дозорный, что там?
Конные в степи! А чьи — не видать. Может, станица, а скорей не она — топот дюже сильный.
Далече?
Верст пять, должно. Идут на острог.
Добро! Следи зорко. Увидишь что, кричи сразу! — приказал воевода, озабоченно нахмурил широкие темные брови. Людей в остроге было мало. Две станицы несли в степи дозорную службу: первая еще не вернулась, а вторая только вчера ушла ей на смену.
«Должно, возвращается первая станица. Не с чего вроде бы сполох бить. Да неспокойно кругом. Вот и купцы проезжие сказывали, будто на той неделе по муравскому шляху ордынцев прошла тьма. Оно, конечно, далеко отсюда, ребята мои из сторожевых станиц тож, мыслю, та - кое не проворонят, но надобно быть готовым ко всему...»
Тем временем уже все порубежники, оставшиеся в остроге, выстроились перед воеводской избой. На левом крыле, держа оседланных коней в поводу, стоял сторожевой дозор, который по тревоге направлялся в тарусские города и села, чтобы предупредить жителей о татарском набеге.
