Анатолий Вахов - Трагедия капитана Лигова
В воздухе заметно посвежело. Ветер тянул с океана, и Клементьев машинально подумал: «Как бы не было шторма. Лучше отвести судно на рейд». И вновь думы вернулись к тому, что произошло в течение дня. Все складывалось как нельзя лучше. Клементьев не был сентиментальным человеком, но сейчас, вспоминая о Корфе, Лигове и Северове, он не мог сдержать такого чувства благодарности к ним, которое чуть ли не вызывало слезы. Оно тут же сменилось приподнятостью, желанием действовать. Он не один! Он не будет, как Лигов, в одиночку бороться со всеми хищниками! «Итак, решено — охоту на китов начну с осени! Завтра осмотреть шхуну «Надежда» — и в море!»
Клементьев ускорил шаг и скоро был в порту. У трапа вахтенный доложил, что на судне все в порядке, и смущенно добавил:
— Господин Клементьев! Вас в каюте ждет жена. Я пустил ее.
— Что? — Клементьеву показалось, что он ослышался. Вахтенный виновато повторил сказанное: пускать на судно посторонних можно было только с разрешения капитана.
— Молодая… — От волнения у вахтенного перехватило голос. Он боялся, как бы капитан немедленно не выгнал его с судна.
Георгий Георгиевич подозрительно присматривался к матросу. Нет, тот был абсолютно трезв. Он быстро направился в каюту. Рывком открыв дверь, Клементьев, пораженный, остановился на пороге. В освещенной каюте за столом сидела Тамара. Ее пальто было брошено на спинку кресла, тут же лежала широкополая шляпа с вуалью. На полу стоял небольшой саквояж.
Девушка при шуме открываемой двери выпрямилась в кресле. Руки Тамары сжимали край стола с такой силой, что длинные пальцы побелели. На ней было шерстяное темное платье, обтягивавшее тонкую фигуру, в которой чувствовалось большое напряжение.
Тамара смотрела на капитана широко раскрытыми голубыми глазами, в них были испуг, и смятение, и решимость.
Клементьев закрыл за собой дверь и шагнул к столику.
— Тамара! — Он не находил слов, не знал, что сказать… Девушка медленно поднялась с кресла.
— Георгий! Я ждала тебя, — проговорила она дрожащим голосом и, бросившись к Клементьеву, спрятала лицо у него на груди.
Капитан обнял девушку и поцеловал ее пушистые волосы. Никогда еще в жизни Клементьев не испытывал такого счастья. Это было новое, незнакомое ему чувство. Он пытался успокоить Тамару, шептал ей какие-то слова, гладил ее руки. Тамара подняла голову, взглянула в лицо моряка большими глазами, затуманенными слезами:
— Я пришла к тебе. Пришла навсегда…
Клементьев увидел в ее глазах ожидание, тревожное, мучительное… «Ушла тайком от родителей, без согласия матери, отца», — думал он, когда первые минуты встречи прошли. Он смотрел в лицо Тамаре. Оно было каким-то новым. То ли девушка похудела, то ли стала старше, возмужала и время, проведенное в разлуке с Клементьевым, наложило на нее свой отпечаток.
«Что же он молчит? — с испугом спрашивала себя Тамара. — Неужели он разлюбил меня, неужели он против того, что я сделала?»
Лицо девушки стало еще взволнованнее и решительнее. Клементьев понял, что если вот в эту минуту он не скажет тех слов, которых она ждет от него, она уйдет навсегда и никогда не вернется. Одно неосторожное слово — и…
— Тамара, я вечно буду любить тебя. Вечно. Ты же моя, верно, моя… — с глубоким чувством произнес Клементьев.
— Я останусь здесь… — тихо проговорила Тамара. — Я твоя жена…
Она крепко обняла капитана, и их губы встретились.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Георгий Георгиевич проснулся с ощущением огромного счастья, вошедшего в его жизнь. Осторожно, чтобы, не разбудить Тамару, он повернул к ней голову. Она спала, прислонившись лбом к его крутому плечу. Георгий Георгиевич смотрел на дорогие черты, и ему не верилось, что вот Тамара здесь, рядом с ним… Какое у нее спокойное выражение лица. Георгий Георгиевич ощутил к жене нежность, жалость, которые тут же сменились чувством любви. Вот Тамара с ним, рядом. Такая доверчивая, беспомощная, нуждающаяся в защите. Он никому ее не отдаст, он оградит ее от всех бед, волнений, он сделает все, чтобы она была счастлива с ним… Клементьев наклонился над женой и нежно поцеловал ее. Тамара открыла глаза, застенчиво улыбнулась, но тут же ее руки крепко обняли мужа, и Клементьев услышал только одно слово:
— Георгий!
…Капитан вышел на палубу. Погода по-прежнему держалась хорошая. Клементьев счастливыми глазами смотрел на город, бухту, суда, и все ему нравилось, все казалось хорошим, красивым, даже вон тот человек в лохмотьях, что сидел на борту, старой баржи и удил рыбу. Вот он взмахнул удилищем, из темной синей воды вырвался пучеглазый бычок и заплясал на леске, а по воде пошли круги. Рыболов ловко снял с крючка добычу, бросил в ведро и вновь забросил удочку.
Ходов уже хозяйничал на китобойце. Шоркали швабры, то и дело на шкертиках выбрасывались за борт ведра и палуба обдавалась студеной водой. Фрол Севастьянович подошел к капитану. Тот взглянул на него лучистыми глазами, улыбнулся.
— Эх, Фрол Севастьяныч, хорошо-то как! Ты вот что, — он обернулся в сторону рыболова. — Если кто придет просить поесть, не жалей.
— Есть!.. — Боцман из-под бровей смотрел на капитана и по-своему разделял его радостное состояние. Он сам был молод и сам любил, но… рыбачка из Одессы волей родителей досталась другому. Ходов закусил ус. Хоть и давно все это было, а как вспомнится, щемит сердце.
Клементьев, как и все счастливые люди, не заметил изменившегося настроения собеседника и сказал:
— Поздравь меня, Фрол Севастьяныч! Жена у меня… — Он смутился.
— Дочка господина Ясинского, — не то утверждая, не то спрашивая, проговорил Ходов и добавил: — Красивая… должно, хорошей женой будет. — Ходов по-отечески посмотрел из-под бровей. — Дай бог вам счастья, Георгий Георгиевич!
— Спасибо, Фрол Севастьяныч, — с чувством благодарности произнес Клементьев. — Попроси завтрак в каюту принести.
Он повернулся, чтобы идти к Тамаре, и увидел гарпунера. Ингвалл стоял на берегу, у трапа. Норвежец только что вернулся из города. Хмурое, даже злое лицо гарпунера огорчило Клементьева. Стараясь узнать, в чем дело, он весело окликнул Ингвалла:
— Доброе утро!
— Плохое утро, капитан, — покачал большой головой гарпунер.
— Плохое? Почему же? Капитан и гарпунер говорили по-английски, и немногие из моряков, находившихся на палубе, понимали, о чем идет речь. Клементьева удивило, что Ингвалл не поднимается на судно, а продолжает стоять на месте. Он пригласил его перейти на судно, но тот отказался:
— Сейчас я не могу быть на китобойце.
