Эльвира Барякина - Аргентинец
— Я придумал, как мне эвакуироваться. Только мне потребуется ваша помощь — надеюсь, вы не откажете. Коль скоро французы соглашаются вывозить только близких родственников французов, то почему бы вам не выйти за меня замуж? Это чистая формальность, разумеется, и я ни к чему не собираюсь вас принуждать.
— Но вы женаты! — проговорила в испуге Нина.
— Кто об этом знает?
— Гийомар сразу поймет, что это фиктивный брак, — сказала Софья Карловна. — Вам только что вернули документы. Ну и потом, я рассказала полковнику историю Нины…
Матвей Львович побарабанил пальцами по скатерти:
— Ну что ж, тогда мне придется стать Климом Роговым. Не хотелось бы, конечно, влезать в чужую шкуру, но ничего не поделаешь. Я опубликовал в газете объявление, что господин Рогов разыскивает супругу: он остался жив и — ах, какое чудо! — воссоединился с семьей. Вы говорили Гийомару, что Рогов — гражданин Аргентины? — обратился он к графине.
— Говорила.
— Тогда скажете, что случайно напутали: он просто долго жил в Южной Америке. Аргентинские документы мы тут не изготовим, а русский загранпаспорт мне принесут завтра днем вместе со справкой об освобождении от мобилизации. Сделаем Рогова второго немного постарше и впишем везде мои приметы. А вам, Софья Карловна, придется убедить полковника Гийомара, что он должен оформить визу человеку, который заменил вам родного сына. Если он потребует денег — дайте ему понять, что мы договоримся.
Нина и Софья Карловна переглянулись.
— Хорошо, — отозвалась графиня.
Нина не могла вымолвить ни слова. Если все пойдет по плану, Матвей Львович, сам того не ведая, обеспечит Климу и паспорт, и визу. А с ним самим что будет?
«Ах, да пропади он пропадом! Он хотел убить моего мужа, я ничего ему не должна».
Вечером в гости явился капитан Игошин, служивший в контрразведке. Матвей Львович заперся с ним и долго что-то обсуждал. Нина измучилась, ожидая, когда капитан уедет, а Матвей Львович отправится в постель.
Она натопила печь так, что в комнате нечем было дышать: лишь бы Климу было тепло. С чердака не доносилось ни звука: все ли там в порядке? Ох, нет-нет, слава богу, что Клим ничем не выдает себя.
Наконец Игошин поехал домой. Матвей Львович постучался в Нинину комнату:
— Не хотите пропустить рюмочку за разрешение визовой проблемы?
Надо было быть вежливой и любезной, но у Нины не было сил на притворство:
— Матвей Львович, идите отдыхайте. Вы посмотрите на себе — вы же сутками не спите!
— Как и вы, сударыня.
— Я сейчас ложусь.
С английского корабля ударила пушка. Матвей Львович поцеловал Нине руку:
— Ну что вы так трясетесь? Подумаешь, зеленых пугают.
Глаза у него были в красных прожилках, зрачки расширены. Нину пронзила острая жалость к нему — нелюбимому, обреченному, потерявшему всё и вся… Но она вытянула пальцы из его шершавой ладони:
— Спокойной ночи.
9
Через час она крадучись подобралась к его комнате и заглянула внутрь. Горело электричество, на столе стояла пустая бутылка из-под коньяка, а сам Матвей Львович храпел на диване — так и уснул не раздевшись.
Тихо-тихо, вся обратившись в слух, Нина поднялась по лестнице, ведущей на чердак. Ступеньки предательски скрипели под ногами, и каждый раз она замирала: вдруг кто-нибудь услышит? Медленно отворила люк. Нежилой запах, холод… Все-таки холод!
Ни зги не видать, но свет не зажжешь.
— Клим… — едва слышно позвала она.
— Я тут.
Горячая волна прокатилась по телу. «Слава богу, все в порядке!»
Ощупью, выверяя каждый шаг, Нина добралась до Клима. Ткнулась головой ему в плечо. Он накрыл ее одеялом, прижал к себе, сдавленно охнул:
— Намяли мне бока…
Нина всхлипывала, в груди блуждал горячий огонек: «Ничего мне больше не надо… Только любить тебя… Только быть с тобой…»
Клим тихонько перебирал ее волосы.
— Поверить не могу, что ты нашлась… Мне все слышно, о чем вы там говорите. Этот контрразведчик наврал Матвею, что его ребята убили меня и выкинули в море. Ему за это пятьдесят франков перепало — вот так и узнаешь себе истинную цену. Я тут лежал, словно действительно вознесся на Небеса…
— Не говори об этом! — взмолилась Нина.
Полная темнота; целуешь будто призрака, будто пришедшего на твой зов духа. Осторожничаешь, но постоянно забываешься и соскальзываешь в теплое счастье.
Снаружи опять началась винтовочная пальба. Нина приподнялась:
— Надо идти, а то кто-нибудь проснется и обнаружит, что меня нет.
— Иди… — Клим все еще держал ее за руку. — Нин… Это правда, что я тебя нашел? Может, это просто бред? Впрочем, пусть будет бред.
Глава 43
1
Саблин был с Добровольческой армией полгода. Он видел маршевые колонны, развернутые от горизонта до горизонта. Видел жестокие кавалерийские сечи, когда две лавины сталкивались на полном скаку и в дикой ярости крошили друг друга.
Всякое прошло перед глазами: конно-горные батареи, увязающие в снегу пушки, оглохшие артиллеристы, которые умели разговаривать только криком… Калмыки, шедшие в бой под грохот бубнов, с шаманом, и возвращавшиеся с отрубленными головами на пиках… Донские казаки в выцветших гимнастерках и шароварах с красными лампасами; кубанцы и терцы в папахах и черкесках; добровольцы в русской и британской форме… Единственное, что было общего между ними, — это разбитые сапоги, символ великого отступления.
Теперь, если на дороге попадались мертвые, их тут же деловито разували — что ж добру пропадать? От начхозов уже никто ничего не ждал: за два месяца они лишь однажды прислали обувь — только левые армейские ботинки.
— Не надо Бога гневить, — говорил фельдшер Кирилл Саввич, — радуйтесь тому, что есть: может, вам правую ногу отстрелят — вот левый ботинок и пригодится.
Если б еще быть уверенным, что отстрелят именно правую…
Бегство — но медленное. Степь оттаяла, и все потекло: на колеса наворачивались грязевые круги, санитарные повозки уже не ехали, а тащились волоком — Саблин помнил, что нечто похожее было в Маньчжурии, во время Русско-японской войны.
Кони падали без сил и даже не пытались подняться. Саблин — сам забрызганный грязью до плеч — подходил к санитарам, столпившимся вокруг лошади. Бока ее тяжело вздымались, уши дергались.
— Нужно распрячь ее, схватить за гриву и завалить на бок, — командовал Саблин.
Высвобождал подогнутые ноги, опять тянул за гриву, потом кверху за хвост. Лошадь вставала и ее вновь запрягали.
