И. Болгарин - Адъютант его превосходительства
Лацис взял лежавший перед Фроловым конверт, отобранный у Мирона, стал внимательно рассматривать адрес. «Новозыбков. Почта. До востребования. Пискареву Михаилу Васильевичу».
– Вы думаете, что Михаил Васильевич Пискарев и Николай Николаевич – одно и то же лицо? – высказал предположение Лацис.
– Вероятно.
– Ну-ну… – как-то раздумчиво и неопределенно произнес Лацис и добавил: – Не верьте в легкие удачи и в магизм счастливых случаев, Петр Тимофеевич!.. Не верьте!..
На следующий день конверт с письмом был брошен в один из почтовых ящиков города и вскоре, по наблюдениям чекистских работников, попал на почту. И чекисты установили здесь постоянное наблюдение. Но прошел день
– за письмом никто не пришел.
Наступило воскресенье. В здании почты на сей раз людей было больше, чем обычно. И особенно много народа толпилось возле окошка, где выдавали письма «до востребования». Стояли в очереди военные, местные жители, приехавшие в Новозыбков на базар из близлежащих глухих деревень. Стоял в очереди инвалид на деревяшке, в потрепанной одежде и засаленном малахае на голове.
В окошечко заглянул пожилой красноармеец с рублеными чертами лица.
– Сергееву посмотри, товарищ.
Близорукий служащий почты, худой, небритый, с приклеенным к губе погасшим окурком, ловко пролистал письма.
– Пишут, Сергеев!
Новое лицо. Круглое, румяное.
– Дубинский.
– Нет Дубинскому.
К окошку склонилось большое, грубое, заросшее рыжей щетиной лицо инвалида.
– Посмотри, браток, Пискареву, – попросил он хрипловатым ом, показывая затрепанную бумажку, удостоверявшую личность.
– Пискареву? – переспросил служащий почты и стал перебирать письма. – Вот! Есть! Пискареву Михаилу Васильевичу!
Инвалид, не читая, засунул письмо за свою хламиду и, припадая на деревяшку, направился к себе домой, в ночлежку.
И только когда солнце склонилось на закатную половину, он потрепанной сумкой в руках направился на базар.
Базар в Новозыбкове был скудный. На ларях, выстроившихся в ряд на грязном пустыре, кое-где лежали кучки картофеля, лука, высились крынки молока.
За одним из ларей шевелилась живописная куча тряпья. Это сгрудившиеся беспризорники, время от времени переругиваясь, играли в карты.
Вот здесь, неподалеку от беспризорников, и расположился со своим нехитрым имуществом одноногий сапожник Михаил Васильевич Пискарев. Вынул из сумки ящичек, разложил инструмент, благо сапожники в войну в большом спросе. И действительно, едва он разложил на небольшом ящике свой инструмент, как к нему подошла старуха с презрительно поджатыми губами, так что казалось, что она заглотнула свои губы, подошла и протянула Пискареву прохудившийся ботинок.
Отставив культяпку в сторону, Пискарев деловито и брезгливо осмотрел ботинок, бросил хлесткий, оценивающий взгляд на старуху, принесшую его.
– Платить чем будешь? – сердито буркнул он, помахивая дырявым старушечьим ботинком.
– Крашанками, милочек, крашанками, – успокоила сапожника старуха.
– Семь штук.
– Семь штук? – охнула старуха. – Креста на тебе нет.
– Твоя правда, бабка, – согласился сапожник и, отвернув край хламиды, показал массивную жилистую шею. – Нету креста.
Ловко натянув на железную лапу ботинок, сапожник заложил между губ целую горсть деревянных гвоздей.
Сапожничал он и впрямь споро и ловко. Сноровисто выхватывая левой рукой изо рта гвозди, правой одним точным, почти не глядя, ударом молотка вколачивал их в подметку.
Наконец он снял с лапы ботинок и протянул его старухе.
– До смерти не износишь, бабаня, – покровительственно сказал сапожник.
Обиженно поджав губы, старуха отсчитала в темные корявые руки сапожника семь штук яиц и, опустив ботинок в заваленную тряпьем кошелку, отошла.
Старуха с кошелкой в руках медленно двинулась с базара. И тут же чуть-чуть поодаль, сзади нее, пристроился один из беспризорников. Потом беспризорник исчез, а за старухой пристроился пожилой чекист Сергеев.
Вечером Лацис вызвал Фролова, Сазонова, Сергеева и еще двух молодых чекистов, занимающихся делом Пискарева – Николая Николаевича, – для доклада, а точнее сказать, для беседы. Он не Любил сухих формальных докладов – они отдаляли людей друг от друга, мешали взаимопониманию, – нет, он стремился сам глубоко закопаться в суть фактов и сделать свои выводы. Усадив сотрудников на стулья и на своей походной железной кровати, он спросил:
– Ну, что выяснили? Кто он такой, этот самый Пискарев?
Этот вопрос был) поручен Сазонову, он и начал обстоятельно рассказывать первым:
– Михаил Васильевич Пискарев – бродячий сапожник…
– Проверили?
– Спросил местных жителей. Выезжал в близлежащие села. Точно – сапожник.
– Причем хороший, – добавил Сергеев. – Я сам в прежние времена этим баловался – детворе обувку чинил. Толк досконально понимаю. Он – настоящий сапожник. На все сто! Я наблюдал, как он работает. Циркач, настоящий циркач!
– Где живет? – спросил Лацис, прерывая неуместные восторги Сергеева, восхищенного искусством Пискарева.
– В ночлежке, которая при базаре. Там ни с кем дружбу не водит. И вообще он такой… смурной, что ли… – подробно докладывал Сазонов.
– Когда появился в Новозыбкове?
– Недавно.
– Недавно: год назад? неделю? месяц?
– Виноват, – обезоруживающе улыбнулся Сазонов и четко доложил: – В Новозыбков он приехал за четыре дня до перемещения сюда штаба армии. Проверил по записям в ночлежке. До этого сапожничал в Киеве, на Сенном базаре. Тоже проверил.
– Ни с кем не встречается? – спросил Лацис у Сергеева, которому было поручено наблюдение за Пискаревым.
– Вроде нет. – И тут же поправился: – Нет, Мартин Янович. Следил за каждым его шагом. Обувку, которую ремонтирует, тоже всю проверяем…
– Ночлежка – рынок, рынок – ночлежка. Двое суток с него не спускаем,
– зло сказал Фролов. – И все бесполезно.
– Странно, – задумчиво сказал Лацис. – В письме срочный вопрос…
– И все-таки я все больше начинаю думать, Мартин Янович, что это он сам и есть Николай Николаевич, – держался своей версии Фролов.
– Допустим, – похоже, даже согласился Лацис и затем жесткой насмешливостью спросил: – А сведения такого масштаба – о дислокации наших войск
– и другие секретные даные – он что, на базаре покупает?
– Не знаю, – вздохнул Фролов. – Возможно, и покупает.
– У кого? – Лацис вдруг сорвался с места и стал жестко оговаривать Фролову: – Вы все еще продолжаете надеяться легкую удачу и на счастливый случай? Так вот, запомните! В нашей работе их не бывает!.. – И чтобы все, что он сказал, выглядело просто выговором, Лацис тихо присел рядом с Фроловым и тихо сказал: – Поймите, Петр Тимофеевич! При любом варианте рядом с сапожником должен появиться еще один человек. Тот, который имеет доступ к секретным штабным документам. Только надо смотреть в оба… На это надо и себя и наших сотрудников настраивать. Нет, здесь где-то рыба покрупней.
