Анатолий Вахов - Трагедия капитана Лигова
— Я согласен с вами, капитан, — наклонил свою большую голову Ингвалл.
— Почему же в Шанхае вы беседовали с репортером? — Голос Клементьева звучал требовательно и строго.
Ингвалл посмотрел в глаза Клементьеву:
— Я не говорил в Шанхае с репортером, капитан!
— Здесь ваше имя. — Клементьев показал гарпунеру газету.
— Я ни с кем в Шанхае не говорил о нашем судне, — спокойно сказал Ингвалл. Светлые глаза гарпунера смотрели прямо, честно. «Он не лжет», — решил Клементьев и вспомнил, что гарпунер действительно не покидал судна в Шанхае, а репортеров принимал он сам. В беседе с ними Клементьев не упоминал о некоторых особенностях своего китобойца. От кого же о них узнал автор статьи в «Сан-Франциско пост»? «Кто-то очень интересуется моим судном, — думал Клементьев, отпивая кофе. — Для чего? Надо быть осмотрительным».
— Через несколько дней выйдем на охоту, — переменил тему разговора Клементьев.
— Я всегда готов стать к пушке. — Ингвалл осторожно поставил маленькую чашечку на блюдце. — Капитан выбрал район охоты?
— Эти воды. — Клементьев бросил на гарпунера испытующий взгляд: как он отнесется к его сообщению? Ингвалл остался равнодушным. Он покорно кивнул:
— Хорошо, капитан. В Тихом океане я охотился только у Командорских островов.
— Много там китов? — заинтересовался Клементьев.
— Да, но сейчас туда идти поздно, капитан. Зима!
— Может, вы пройдете в город? — спросил Георгий Георгиевич.
— Хорошо, капитан. — И опять равнодушие.
Ингвалл поднялся из-за стола, поблагодарил и вышел. «Немного странный человек», — подумал Клементьев и стал переодеваться. Пора было идти к генерал-губернатору.
За годы, что Клементьев не был во Владивостоке, город заметно изменился. В порту поднялись пакгаузы, у самого порта раскинулся большой базар с длинными рядами, где торговали рыбой, моллюсками, трепангами, овощами…
Дымились кухни, которые китайцы переносили на длинных бамбуковых коромыслах. Матросы тут же ели из фарфоровых пиал крупные, политые соевой приправой горячие пельмени, тянули бесконечные нити белой лапши. У широких корзин, из которых конусообразной пирамидой поднимался ярко-красный стручковый перец, сидели в белоснежных куртках корейцы. Торговцы причмокивая посасывали перламутровые мундштуки длинных трубок с маленькой бронзовой чашечкой, в которую едва входила щепотка табаку.
Миновав базар, Клементьев быстрым шагом вышел на Светланскую улицу и направился к дому генерал-губернатора, одному из немногих кирпичных домов города. На улицу он выходил парадным подъездом, под железным навесом которого стояли двое казаков.
Клементьев вошел в вестибюль, ему помог снять шинель старый солдат с медалью. Видимо, капитана уже ждали. Едва он прошел в приемную, как адъютант Корфа моментально скрылся за дверью и через несколько секунд появился из кабинета, приглашая капитана войти.
— Прошу, прошу, дорогой Георгий Георгиевич, — приветливо говорил Корф, идя навстречу Клементьеву и протягивая ему руку.
В кабинете он был не один. У окна стоял бывший командир Клементьева капитан второго ранга Рязанцев. Он, как и генерал-губернатор, крепко пожал руку китобою.
— Ну как, немного отдохнули? — спросил Корф. — Прошу! Все опустились в кресла у небольшого круглого столика.
— Я рассказывал господину Рязанцеву, как мы воевали против предоставления коммерсанту Ясинскому монополии на китобойные промыслы у Шантарских островов. — Корф сдержанно улыбнулся, погладил свою холеную бородку. — Ловкий народ коммерсанты. Нет ни одного китобойного судна, а монополий испрашивал.
— Господин Ясинский хлопотал не для себя, — покачал, головой Клементьев. — Для американской компании Дайльтона. Господин Лигов…
— Да, да, — закивал Корф. — Олег Николаевич мне многое рассказал. Наконец-то в нашем обществе обратили внимание на его печальную судьбу.
— Я очень обязан Олегу Николаевичу. — Клементьев с глубоким уважением произнес имя Лигова. — Его тяжелый опыт окажет мне величайшую помощь.
— В Петербурге многие сомневаются в успехе вашего предприятия и сожалеют, что вы отказались от военной карьеры, — напомнил Корф.
— Карьера, карьера! — воскликнул Клементьев, и его лицо вспыхнуло. — Кто только ни твердил мне об этом! Да, я пожертвовал для китобойного дела своей службой в военном флоте, равно пожертвовал и всеми моими средствами. Но это мое дело, господа! Я беру на себя риск. Я вознагражу себя с избытком! — Георгий Георгиевич говорил горячо, запальчиво. — Я хочу доказать своим соотечественникам, что стыдно ссылаться на невозможность создания русского китобойного промысла, сидя у камина в душной петербургской комнате!
— Вот бы услышали наши столичные господа, — улыбнулся Рязанцев.
— Слышали уже, — Корф потянулся за сигарой, — слышали от Георгия Георгиевича, но никто не захотел рискнуть средствами.
— Так ли уж доходен китобойный промысел? — спросил Рязанцев, который все еще сожалел о потере талантливого молодого офицера.
— Выгодность китобойного дела в наших водах Тихого океана может доказать помещенный в одной американской газете отчет о результате промысла сан-францисских китобойных судов в тысяча восемьсот восемьдесят шестом году. Из отчета этого, — Клементьев достал из кармана листок бумаги, — видно, что всего на промысле было сорок два судна, ими добыто восемнадцать тысяч шестьсот семьдесят баррелей[23] жира, триста четыре тысячи девятьсот тридцать один фунт китового уса и пять тысяч двести семьдесят три фунта моржовых клыков. — Георгий Георгиевич еще раз взглянул в развернутый листок. — Небольшие парусные шхуны «Европа», «Огайо» и «Жозефина», которые были в Охотском море, увезли из наших русских вод китовых продуктов каждая на сумму не менее ста десяти тысяч рублей серебром.
— Дело, это, конечно, стоит того, чтобы им заняться, — заговорил Корф. — Почему американцы и не обращают внимания на конфискацию нашими военными крейсерами их шхун, незаконно промышлявших в русских водах.
— Стоимость такой американской шхуны с расходами по их снаряжению, — добавил Рязанцев, — всего не более пятидесяти тысяч рублей!
— Таким образом, — воскликнул Клементьев, — процент, получаемый на затраченный капитал, таков, что конкурировать с ним могут разве только петербургские ростовщики, ссужающие деньги по двенадцати процентов в месяц.
Корф и Рязанцев переглянулись. Они знали, что Клементьев, находясь в весьма стесненных денежных обстоятельствах, был вынужден занять деньги, предложив страховой полис на собственную жизнь на сумму шесть тысяч рублей.
