Густав Эмар - Приключения Мишеля Гартмана. Часть 2
— Скажу, любезный друг, что патриотизм этих честных людей достоин удивления и делает им величайшую честь. Однако вы рассказали это не для того только, чтоб передать нам трогательный эпизод из занятия неприятелем нашей несчастной провинции.
— Разумеется, командир, этот эпизод, как вы называете его, ничего нам не представляет особенно любопытного, так как в большей части деревень крестьяне поступили точно так же. И вы не угадываете, почему я рассказал вам все это?
— Признаться, нет еще, мой друг, я прибавлю даже, что вовсе не угадываю, к чему вы ведете речь.
— Странно! А дело-то ведь ясно.
— Для вас, без сомнения, друг Оборотень, но никак не для нас, когда мы ничего не знаем.
— Вы правы, командир, я сдуру воображал, что когда сам себя понимаю, то и вы должны понимать меня с полуслова. Теперь я объяснюсь.
— Послушаем, — сказал Мишель улыбаясь.
— Помните, командир, что вам сказал один крестьянин?
— Говорено было много, как вы сами знаете, когда мы всячески старались собрать сведения.
— Мы закупали припасы, когда крестьянин, у которого мы спросили, в каком доме деревни можно бы запастись водкой, ответил вам: «Здесь у нас нет и капли водки, господин офицер, но если вы пойдете на Севен, как надо полагать, деревню, лежащую немного выше на горе, вы найдете там вдоволь и очень дешево. Жители гонят отличную водку, очень похожую на шварцвальдский киршвассер. Севенская водка славится, не забудьте запастись ею, если пойдете в ту сторону».
— Действительно, я теперь припоминаю, что крестьянин сказал мне это слово в слово, между тем как на губах его была злая усмешка, которая удивила меня.
— Вот он самый и есть, и еще прибавил, говоря о жителях Севена: «Это добрые люди настоящие французы, они хорошо примут вас и ваших товарищей, вероятно оставленных вами где-нибудь поблизости».
— Да, да, и я возразил ему: «Не мешайтесь не в свое дело, почтеннейший», повернулся к нему спиной и ушел.
— Так точно, командир, этот крестьянин и некоторые другие еще в деревне показались мне просто переряженными пруссаками, а сведения, сообщенные крестьянином, одно вранье. Никогда жители Севена не гнали водки или какого-либо спирта, да к тому же они целых три месяца уже оставили свою деревню, как я вам докладывал; зная их коротко, я поручусь головой, что ни один не возвращался.
— О, о! Это кажется делом нешуточным, — сказал Петрус.
— Далеко нешуточным, — продолжал Мишель. — Но как добыть сведения, как удостовериться, что ложь, что истина во всем этом?
— В котором часу обоз проедет завтра по той дороге, которую мы караулим? — спросил Оборотень, не ответив на вопрос Мишеля.
— Не ранее двенадцатого часа утра.
— А теперь который час, командир? Мишель поглядел на часы.
— Сорок минут седьмого, — ответил он.
— Ладно, времени еще довольно. Не тревожьтесь, командир, ведь я отправил моего мальчугана вперед, у выхода из деревни, как вам известно.
— С какою целью?
— Да чтоб сведения же собрать! Мальчуган, изволите видеть, везде пройдет, никто его не заметит, никто и остерегаться не будет, ребенка охраняет возраст, а он себе слушает да высматривает, везде сует нос и часто узнает гораздо более, чем можно разведать взрослому, которого каждый шаг на примете.
— Не говоря, что ваш сынишка и маленек, да хитренек со своим видом «знать ничего не знаю», — заметил Петрус.
— Чертенок сущий, весь в почтенного батюшку! — захохотал Паризьен.
— Шутник! — также со смехом ответил Оборотень. — Правда, он парнишка смышленый и расскажет нам всю подноготную.
— Понятно, теперь он высматривает западню, — сказал Петрус.
— Я так и чую ее, — заметил Паризьен и осушил рюмку водки.
— Ничего нельзя решать вперед, — возразил Мишель, — не надо заходить далеко, чтоб не приходилось потом отступать.
— И физически, и умственно, — заключил Петрус, — не так ли, командир?
— Приблизительно, надо выждать верных сведений, прежде чем решить, какого образа действий нам держаться; это не помешает нам быть настороже.
— Капрал Освальд! — позвал Петрус.
— Иду, сержант! — откликнулся молодой человек, подходя.
— Так как вы позавтракали, то возьмите четырех человек и сделайте обход, чтоб удостовериться, все ли в порядке.
Молодой человек поклонился, выбрал четырех волонтеров и вышел с ними.
— Я только что хотел просить вас послать патруль, вы предупредили мое желание, благодарю вас, любезный Петрус.
— Не за что, командир, теперь нам пуще прежнего надо смотреть в оба, я чую измену в воздухе.
— И я, — сказал Мишель.
— То есть так и разит изменой, — подтвердил Паризьен.
— Если они это сделали, — проворчал Оборотень сквозь зубы, — то, надо сознаться, это верх гнусности, из рук вон.
— На что вы намекаете, Оборотень? — спросил Мишель.
Контрабандист тряхнул головою.
— Терпение, командир! Дайте вернуться моему мальчугану — он расскажет нам, что видел, и тогда я узнаю, прав я или нет, до тех пор я предпочитаю молчать — лучшее средство, чтоб не ошибиться.
— Хорошо сказано, Оборотень, и как подобает человеку осторожному, — заметил Петрус. — За ваше здоровье! — прибавил он, чокаясь с ним.
— За ваше, сержант, и много лет вам здравствовать! — ответил контрабандист смеясь.
Потом он залпом осушил свой стакан, и бывший студент добросовестно последовал его примеру.
Протекло довольно много времени.
Мишель Гартман уже встал из-за стола и расхаживал взад и вперед по шалашу с задумчивым видом.
Паризьен растянулся на полу, ногами к огню, и спал, Петрус разговаривал с Оборотнем вполголоса, остальные же вольные стрелки уже давно все храпели громовым храпом.
Вдруг Том, который лежал возле огня, встал, навострил уши, помахал хвостом и, слегка залаяв раза два-три, одним прыжком очутился снаружи.
— Это мой мальчуган возвращается, но он не один, — обратился Жак Остер к Мишелю, который посмотрел на него вопросительно.
— Как же вы знаете это? — спросил Петрус.
— Том мне сказал, — ответил контрабандист с самым серьезным видом.
Опешив от странного ответа, Петрус взглянул на него почти с испугом — он не постигал невидимой связи между собакой и хозяином, в силу которой они понимали друг друга по слову, по знаку.
Мишель опять заходил по шалашу.
Протекло еще несколько минут, потом послышались голоса и шум шагов, наконец, одеяло, служившее дверью, было приподнято и несколько человек, один за другим, вошли в шалаш: сперва капрал Освальд, за ним мальчуган с плутовскою рожицей, который на ходу играл ушами своей собаки, а затем прелестная молодая девушка в туземном костюме, зябко кутавшаяся в накидку из простой материи, какие крестьянки носят в Вогезах.
