Гарри Тертлдав - По воле Посейдона
Происходи все до появления Алексидама, это послужило бы началом торга.
Но теперь Соклей покачал головой и сказал единственное слово:
— Нет.
— Тогда тридцать пять. — Местный побагровел.
От гнева или от смущения? От смущения, решил Соклей и твердо заявил:
— Мой брат сказал — шестьдесят. Значит, такова и будет цена.
В кои-то веки ему не надо было заботиться, продаст он вино или не продаст. Это бодрило так, будто он сам сделал пару глотков из амфоры с ариосским.
— Не глупи, — запротестовал житель Каллиполя. — Постой… Я дам тебе сорок драхм. Это больше, чем стоит твое драгоценное хиосское.
— Нет, — снова сказал Соклей. — Наша цена — шестьдесят. Если тебе действительно нужно это вино, ты за него заплатишь.
И ведь скряга из Каллиполя и в самом деле заплатил. Правда, сдался он далеко не сразу: сперва попытался уломать двух родосцев, предлагая цену в сорок пять драхм, потом повысил ее до пятидесяти… до пятидесяти пяти… Соклей зевнул ему в лицо. Менедем, который, когда хотел, мог быть самым обаятельным из людей, сейчас невежливо повернулся к нему спиной.
Каллиполец гневно зашагал прочь и, вернувшись в сопровождении раба, швырнул Соклею полный драхм кожаный мешок — почти с такой же силой, с какой он сам перед этим метнул камень в Алексидама. Соклей тщательно сосчитал монеты, затем кивнул брату.
Когда местный велел рабу унести амфору домой, Соклей вздохнул и сказал:
— Таким образом после короткой остановки мы распрощались с Каллиполем, маленьким городом, где никогда не случается ничего интересного.
Менедем некоторое время молча смотрел на него, потом вдруг весело рассмеялся.
— Да уж, тут совсем ничего не случается!
— Теперь остается только надеяться, что Алексидам не нападет на кого-нибудь из наших моряков, когда те будут выползать из питейных заведений, — сказал Соклей.
— Это вряд ли, — покачал головой его двоюродный брат. — Если после того, что ты сделал с его клювом, этот проклятый богами наемник сможет напасть на наших парней, значит, он крепче медного Талоса.
Соклей подумал и согласился.
* * *Когда торговая галера покидала гавань Каллиполя, Диоклей с такой силой бил колотушкой в свой бронзовый квадрат, что большинство моряков «Афродиты» вздрагивали. Менедем подался к страдающей от похмелья команде и одарил их улыбкой человека, оставшегося трезвым.
— Следующая остановка, ребята, будет в Элладе, — сказал он.
Некоторые в ответ улыбнулись, а некоторые застонали.
— Кое-кому из них не хочется жить так долго, чтобы успеть добраться до Эллады, — заметил Диоклей.
— Но к полудню все они до нее доберутся, — возразил Менедем. — Похмелье не убивает. Хотя порой и кажется, что уж лучше бы оно тебя убило.
Соклей поднялся на ют.
— И как именно мы вернемся на Родос? — спросил он. — Снова обогнув мыс Тенар или волоком через Коринфский Истм?
— Еще не знаю, — ответил Менедем. — У нас есть веские причины решиться обогнуть Тенар. Но кто знает, что произошло в окрестностях Коринфа и на Тенаре, пока мы были в Великой Элладе? Разве можно принять решение воспользоваться или нет волоком, если мы не знаем, в чьих руках полис?
— Хм-м, — проговорил Соклей. — Ты уже что-то задумал, не сомневаюсь.
— Как мило с твоей стороны, что ты признаешь мою изобретательность, — сказал Менедем.
Соклей скорчил ему рожу.
Не обратив на это внимания, его брат продолжил:
— Мы можем остановиться на Керкире и послушать там новости, а потом уже решим, как поступить.
— Ты ведь не собираешься плыть на юго-восток к Закинфу и обратно?
— Нет. Навигационный сезон подходит к концу, и я не хочу проводить так много времени в открытом море, это слишком рискованно, — ответил Менедем. — Очень скоро журавли полетят на зимовку на юг, и после этого не многие люди захотят остаться на воде. Как там Аристофан выразился об этом в «Птицах»?
— Понятия не имею. И как же он выразился? — поинтересовался Соклей. — Если ты это запомнил, наверняка это какая-то непристойность.
— Ты несправедлив, — возмущенно проговорил Менедем. — Аристофан мог писать отличные стихи о чем угодно.
— А иногда — вообще ни о чем, — ответил Соклей.
— Но не в этот раз, — сказал Менедем. — Там говорится примерно так: «Пора сеять, когда кричащая цапля отправляется в Ливию и велит корабельщику отправиться на покой, повесив свое рулевое весло».
— Да, неплохо, — признал Соклей.
— Как ты думаешь, ты переживешь такой приступ беспристрастности? — спросил Менедем.
Сам он любил Аристофана и за его стихи, и за его непристойности, но знал, что, хотя Соклей тоже восхищается некоторыми стихами, он не хочет и слышать о непристойностях, которыми они пересыпаны.
К его удивлению, двоюродный брат ответил серьезно:
— Быть беспристрастным по отношению к Аристофану для меня нелегко, ты сам знаешь. Ведь не опиши он Сократа в своих «Облаках», может, афиняне и не решили бы напоить великого философа цикутой.
— Это ведь случилось целых сто лет назад… — начал Менедем.
— Еще нет и девяноста, — перебил Соклей.
— Хорошо, пусть даже восемьдесят. Но все равно очень давно. Так почему же тебя так это волнует?
— Потому что Сократ был великим философом и хорошим человеком, — ответил Соклей. — Этого достаточно… Более чем достаточно для того, чтобы возмущаться его бессмысленной гибелью. Великие философы и хорошие люди не так часто встречаются, чтобы мы могли позволить себе их терять.
— Судя по тому, что я слышал, Сократ был на редкость занудливым старикашкой, — заявил Менедем. — Даже если бы Аристофан не сказал о нем ни слова, куча людей все равно захотела бы от него избавиться.
Соклей был возмущен и шокирован так, как будто ему сказали, что Зевса не существует, — даже еще сильнее, потому что нынче некоторые бойкие молодые люди осмеливаются сомневаться в существовании богов. Но он, как всегда, хорошенько подумал, прежде чем заговорить. И наконец сказал:
— Может быть, в этом и есть доля истины. Соклей никогда особо не беспокоился о том, что подумают о его высказываниях люди. У Платона об этом ясно говорится.
— Выходит, судьба у Сократа была такая, — заключил Менедем. — Раз он сам во всем виноват, почему же ты обвиняешь Аристофана?
— Я не говорил, что он сам во всем виноват.
— Ха! Теперь ты гребешь в обратную сторону. Ты можешь направиться в одну сторону или в другую, о почтеннейший, но никак не возможно направиться в обе стороны одновременно, — заявил Менедем.
— Что это на тебя нашло, что ты изо всех сил пытаешься мне перечить? — вздохнул Соклей.
