Игорь Болгарин - Под чужим знаменем
– Михаил Васильевич Пискарев – бродячий сапожник… – начал обстоятельно докладывать Сазонов.
– Проверили?
– Опросил местных жителей. Выезжал в близлежащие села. Точно – сапожник.
– Причем хороший, – добавил Сергеев. – Я сам в прежние времена этим баловался – детворе обувку чинил. Он – настоящий сапожник. Я наблюдал, как он работает. Циркач!
– Где живет? – спросил Лацис, прерывая неуместные восторги Сергеева, восхищенного искусством Пискарева.
– В ночлежке, которая при базаре. Там ни с кем дружбу не водит. И вообще он такой… смурной, что ли… – продолжил докладывать Сазонов.
– Когда появился в Новозыбкове?
– Недавно.
– Недавно: год назад? неделю? месяц?
– Виноват, – обезоруживающе улыбнулся Сазонов и четко доложил: – В Новозыбков он приехал за четыре дня до перемещения сюда штаба армии. Проверил по записям в ночлежке. До этого сапожничал в Киеве, на Сенном базаре. Тоже проверил.
– Ни с кем не встречается? – спросил Лацис у Сергеева, которому было поручено наблюдение за Пискаревым.
– Вроде нет. – И тут же поправился: – Нет, Мартин Янович! Следил за каждым его шагом. Обувку, которую ремонтирует, тоже всю проверяем…
– Ночлежка – рынок, рынок – ночлежка. Двое суток глаз с него не спускаем, – зло сказал Фролов. – И все бесполезно.
– Странно, – задумчиво сказал Лацис. – В письме срочный запрос…
– И все-таки я все больше начинаю думать, Мартин Янович, что это он сам и есть Николай Николаевич, – держался своей версии Фролов.
– Допустим, – похоже, даже согласился Лацис и затем с жесткой насмешливостью спросил: – А сведения такого масштаба – о дислокации наших войск – и другие секретные данные он что, на базаре покупает?
– Не знаю, – вздохнул Фролов. – Возможно, и покупает.
– У кого? – Лацис вдруг сорвался с места и стал жестко выговаривать Фролову: – Вы все еще продолжаете надеяться на легкую удачу и на счастливый случай? Так вот, запомните! В нашей работе их не бывает!.. При любом варианте рядом с сапожником должен появиться еще один человек. Тот, который имеет доступ к секретным штабным документам. Только надо смотреть в оба… На это надо и себя и наших сотрудников настраивать. Нет, здесь где-то рыба покрупней.
– Тут вот я одно обстоятельство приметил, – неожиданно решился вмешаться Сергеев. – Так, ничего особенного… Место он переменил в тот день, как письмо получил. То сидел возле самых ворот, а теперь перебрался к ларям, где овощами торгуют… Может, это он просто так, а может… может, знак какой подает, ну чтоб на связь к нему выходили!
Лацис, Фролов и все остальные слушали Сергеева с нескрываемым интересом. Что и говорить, глаз у Сергеева приметливый.
– Мартин Янович, ясно одно – он, этот самый сапожник, враг, – запальчиво поднялся Сазонов. – Так?
– Ну так.
– Так, может, взять его? Взять и за сутки-двое расколоть, как кедровый орех.
– Враги разные бывают, – задумчиво сказал Лацис. – Иные – как кедровые орехи, а иные – как чугунные ядра. Да и невыгодно нам брать Пискарева сейчас. Пока мы с ним будем возиться, Николай Николаевич все поймет и уйдет…
* * *И снова, как и накануне, чекисты с неуклонной осторожностью дежурили на базаре. Сапожник уже привык к соседству голодной компании беспризорников, шумной, драчливой, словно воробьиная стая в первые весенние оттепели. Беспризорников тоже не удивило, что к ним прибилось еще несколько таких же голодранцев в живописном рубище. Почти каждый день кто-то из беспризорников покидал скудный новозыбковский базар и отправлялся дальше в поисках своего Клондайка и точно так же кто-то новый возникал в их пестрой артели.
Привалившись друг к другу, несколько беспризорников сидели возле рундука, совсем близко от Пискарева. А на рундуке сидел долговязый чумазый парень в рваной кацавейке, на голове у него красовалась ермолка, похожая на те, какие носят раввины. Ногами в рваных опорках он барабанил по пустому рундуку. Ни Фролов, ни Лацис, ни даже родная мать не узнала бы в этом беспризорнике Сазонова.
В полдень к сапожнику подошла полнощекая, осанистая женщина в отливающем темной синевой плюшевом жакете, извлекла из кошелки добротные комсоставские сапоги и басистым требовательным голосом произнесла:
– Набойки нужно прибить. Прибьешь, что ли?
Сапожник не спешил с ответом. Он неторопливо завернул в промасленную тряпочку сало и остатки хлеба, засунул сверток в ящик и лишь после этого бесстрастно взял из рук женщины сапоги. Долго и придирчиво – и так и эдак – осматривал их, тщательно выстукивая подметку заскорузлым пальцем, затем ровным, почти равнодушным голосом спросил:
– Платить чем будешь?
– Известно, деньгами, – даже несколько возмутилась хозяйка сапог.
– Ну что ж. Тогда приходи завтра с утра. Заберешь, – все тем же ровным, успокоительным голосом предложил сапожник.
– Но… больно долго что-то, – возразила женщина. – Не осерчал бы постоялец – сапоги-то ему небось надобны.
– Постояльцу своему скажешь, что хорошие сапоги требуют хорошей работы.
Беспризорному надоело барабанить ногами по ларю. Он ловко спрыгнул на землю, сделал замысловатую фигуру на пятках и весело, с бесшабашным видом зашагал между ларями, что-то бойкое насвистывая себе под нос… Сзади, в прорехи выпущенной напуском рубахи, видны были две острые грязные лопатки.
– Ты куда, Сова? – сонно вскинулся второй беспризорник.
– А ну вас всех… Жрать охота… – не оборачиваясь, ответил тот, кого назвали Совой, и, сокрушенно махнув рукой, смешался с околобазарной толпой. А второй беспризорник снова задремал на солнцепеке.
Сазонов передал женщину Сергееву, а тот, проводив ее до самого дома, исподволь, осторожно навел справки, кто она сама и кто ее постоялец. И хотя соседи были испуганно-немногословны – постоялец в чинах, служит в штабе армии, – все же из их слов явствовало, что ведет он строгий, замкнутый образ жизни, ни с кем не водит знакомств, и все его боятся, а пуще всех – хозяйка.
Все говорило о том, что человек это опытный и осторожный, что все подступы к себе он перекрыл.
Теперь и Лацису и Фролову, испытывающему неловкость оттого, что предложил неверную версию, стало совершенно ясно, что это и есть таинственный Николай Николаевич. Ошибки не могло быть. Нужно только действовать немедленно – такие люди, как этот, опасность чуют за версту. И все же Фролов уговорил Лациса дождаться утра и получить в свои руки ту главную улику, без которой допросы длились бы бесплодно несколько дней, несмотря на всю очевидность фактов. Он был уверен, что получит ее, эту неопровержимую улику.
На утро следующего дня женщина, как и было уговорено, забрала у Пискарева сапоги, и вскоре их уже осматривали у нее дома чекисты – Сергеев и Сазонов. Сергеев запустил руку в голенище и, сосредоточенно хмуря брови, прощупывал вершок за вершком каждую складку подкладки. Наконец его лицо расплылось в удовлетворенной улыбке, будто он поймал в сапоге налима.
