Хэммонд Иннес - Проклятая шахта.Разгневанная гора
– Что ты с ними сделал?
– Ничего, друг мой. Я только предоставил им возможность полюбоваться извержением, вот и все. Тебе разве не хочется увидеть, как эту деревню затопит лава? Видишь эти дома? – Он кивнул в сторону крыш. – Эта деревня появилась, когда Рим был великим гордом. А пройдет совсем немного времени, и она исчезнет с лица земли. И ты вместе с ней, друг мой.
Он завязал кожаный мешочек и сунул его в карман. Потом подобрал клеенчатый пакет, подошел ко мне, и я понял, что мне следует сделать. Я сунул руку в карман и достал провод от мотора.
– Это то, что тебе нужно? – спросил я.
– Ага, – ответил он. – Хочешь поторговаться? .
– Нет, – ответил я. – Я не вступаю в переговоры с убийцами ироде тебя. Можешь попытаться выбраться отсюда пешком.
Я приподнялся на локте и швырнул провод как можно дальше. Он бросился за ним, но не успел и замер на краю крыши, глядя в черный пропал. Потом вне себя от ярости подскочил ко мне и изо всех сил лягнул меня ногой, ударив прямо по культе, не переставая при этом исторгать потоки итальянской брани. Физическая боль от наносимых им ударов отзывалась ударами по моему сознанию. Потом он вдруг схватил протез и швырнул его вслед за злополучным проводом. Я увидел красный блеск металла у края крыши и почувствовал, как меня охватывает страх. Было, конечно, глупо впадать в отчаяние по поводу потери куска металла, но без протеза я был совершенно беспомощен. И Сансевино знал это.
– Теперь попробуй выбраться отсюда на своем обрубке.
Он посмотрел на зарево, потом повернулся и еще раз лягнул меня с яростью человека, боящегося смерти. Я непроизвольно повернулся на другой бок и получил еще удар – по бедру. Больше он не стал меня бить, наклонился и обыскал мои карманы.
– Что ты сделал с другим?
– Сделал с чем? – спросил я.
– С другим проводом, дурак.
– У меня его нет, – проговорил я сквозь зубы. – Он у Максвелла. – Я надеялся, что эта ложь заставит его вернуться к остальным своим заложникам и они получат шанс на спасение.
Вулкан опять вспыхнул. Сансевино бросился к люку и исчез. Я услышал, как щелкнула задвижка, и я остался один.
В этот момент я не испытывал страха, а только радовался его исчезновению. Страх пришел позже, с рассветом; с потоками лавы, пожирающей дома один за другим, и жаром, обжигающим мое тело.
После ухода Сансевино я отполз под прикрытие люка. На каменную крышу обрушивались лавины камней, вздымая облака пыли. Когда этот каменный дождь прекратился, я начал обследовать свою тюрьму на крыше.
Это была площадка футов пятьдесят на тридцать, окруженная каменным барьером в фут высотой. Крыша одной стороной была обращена к улице, а с другой, той, откуда я швырнул провод, был сад, густо засыпанный пеплом. Посредине его я увидел тусклый блеск моего протеза. От соседних домов этот дом отделяли узкие проходы шириной около пяти футов. О том, чтобы проникнуть в сад через такой проход, я без протеза не мог и мечтать, да и в дом я мог попасть с крыши только через люк по лестнице. Если бы была хоть какая-нибудь веревка или палка, которой можно было бы воспользоваться как костылем, я не чувствовал бы себя столь беспомощным. Но ничего подобного здесь не было, только голая площадка, огороженная барьером, и запертая дверь, ведущая и дом. У меня не было ни ножа, ни чего-либо другого, чем можно было бы попробовать открыть дверь.
Я был совершенно беспомощен. Оставалось только надеяться, что Хильда найдет остальных и они придут мне на помощь. Я даже на всякий случай окликал их. В отличие от них, я не был заточен в помещении и мог отсюда видеть, что происходит вокруг. Сверху падала пемза, и я решил с ее помощью попробовать справиться с дверью. Я понимал, что это бесполезная затея, но мне необходимо было чем-то занять себя, чтобы не сойти с ума. Я заметил, что дома стали рушиться все чаще и чаще, с интервалом в каких-нибудь десять минут. Это означало, что до меня лава доберется примерно через час с четвертью.
Я трудился над дверью около получаса. Потом, совершенно измученный и мокрый от пота, вынужден был прекратить свои попытки. Жар, исходящий от лавы, становился невыносимым, нога причиняла мучительную боль. Я соскреб пемзой примерно четверть дюйма, дальнейшие усилия в этом направлении были бессмысленны. Дверь люка была из очень крепкого дерева толщиной не менее дюйма. У меня не было ни единого шанса успеть. Начинался рассвет. Я вытер пот со лба и отполз от люка, чтобы взглянуть на вулкан. Зарево над кратером стало меньше, и в его мертвенно-бледном холодном свете я увидел плотную пелену, затянувшую все небо, – черную тучу. Потоки лавы стали менее интенсивными.
Культя моя болела в том месте, куда меня ударил Сансевино. Голова готова была лопнуть, губы потрескались и распухли. Я задрал штанину и увидел, что рана кровоточит и покрыта пылью и пеплом. Я, как мог, очистил ее носовым платком и им же перевязал. Лава неумолимо надвигалась на меня.
Потом взошло солнце. Его оранжевый диск с трудом можно было различить сквозь плотную завесу из пепла и газа. И чем выше оно поднималось, тем бледнее становилось. Что-то блеснуло в пепле. Это был пистолет Джины. Сансевино второпях выронил его. Я подобрал пистолет и сунул в карман. Если дальнейшее пребывание здесь станет нестерпимым…
Я не думаю, что мне было так уж страшно. Ведь я мог бы не оказаться в нынешнем идиотском положении, если бы не отправился из Чехословакии в Милан… Но что толку говорить «если бы». Если бы я был полинезийцем, а не англичанином, я не лишился бы ноги в результате трех последовательных операций, при воспоминании о которых меня бросает в холодный пот. Я подвернул пустую штанину и подвязал ее галстуком. Потом я подполз к тому краю, откуда видна была лава.
День был в разгаре, и светило солнце, но не так ярко, как обычно. Черная лента лавы становилась шире по мере приближения к деревне. Целыми оставались только три дома, и один из них рухнул только что прямо у меня на глазах. «Трое негритят в ряд на лавочке сидят…» Идиотские стишки пришли мне на память, когда рушился второй дом. «А потом остался один…»
Воздух был насыщен пылью от рушащихся домов. Во рту у меня пересохло, а воздух раскалялся все больше. Потом начал оседать соседний дом. Парализованный страхом, я наблюдал, как на крыше образовалась огромная трещина. Затем послышался ужасный скрежет, трещина расширилась, и дальняя половина дома рухнула наземь. Последовала жуткая тишина – лава накапливала силы, пожирая кучи булыжника. Потом трещины пробежали по остаткам крыши в каких-нибудь пяти ярдах от меня. Они распространялись по всей крыше, подобно маленьким ручейкам, и потом вся крыша начала оседать с ужасным грохотом в облаке пыли.
