Александр Дюма - Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 1
Сумятица на площади достигла предела. Вопли «В огонь!», «На костер!», «Да здравствует Кольбер!» смешивались с криками «На виселицу!», «Да здравствует король!».
Толпа буянов, освободившая осужденных, тащила их к кабаку. Менвиль во главе этой шайки кричал громче всех:
— В огонь! В огонь! Да здравствует Кольбер!
Д’Артаньян начал понимать, что осужденных хотят сжечь живьем, а его дом превратить в костер для этого.
— Стой! — крикнул он, став одной ногой на подоконник и обнажив шпагу. — Менвиль, что вы тут делаете?
— Дорогу, господин д’Артаньян! Дорогу! — крикнул тот в ответ.
— В огонь, в огонь воров! Да здравствует Кольбер! — продолжала реветь толпа.
Эти крики наконец вывели д’Артаньяна из себя.
— Черт возьми, что за гнусность! — воскликнул он. — Сжечь живьем людей, приговоренных лишь к повешению!
Перед дверьми толпа зевак, притиснутая к стене, загородила путь Менвилю с его отрядом. Менвиль выбивался из сил.
— Дорогу, дорогу! — кричал он, угрожая пистолетом.
— Сжечь их! Сжечь! — ревела толпа. — В кабаке разведен костер. Сожжем воров вместе с кабаком!
Не оставалось больше сомнения: дом д’Артаньяна был избран для зверской расправы с осужденными.
Д’Артаньян припомнил свой старый боевой клич, всегда оказывавший свое действие, и крикнул громовым голосом, способным заглушить пушечную пальбу, рев моря и вой бури:
— Ко мне, мушкетеры!
Ухватившись рукой за косяк, он прыгнул в самую середину толпы, которая в испуге шарахнулась от дома.
В один миг Рауль также очутился внизу. Оба обнажили шпаги. Мушкетеры, столпившиеся на площади, услышали призыв и, обернувшись, узнали д’Артаньяна.
— Наш капитан! Капитан! — закричали они в один голос.
Толпа расступилась под их дружным натиском, как расступаются волны перед кораблем. В этот момент д’Артаньян и Менвиль очутились лицом к лицу.
— Дорогу, дорогу! — кричал Менвиль, видя, что до двери осталось каких-нибудь два шага.
— Стой! — отвечал д’Артаньян.
— Погоди же! — крикнул Менвиль, целясь в него в упор.
Но прежде чем грянул выстрел, д’Артаньян шпагой толкнул руку Менвиля и затем проткнул ему бок.
— Говорил я, чтобы ты вел себя смирно, — заметил д’Артаньян Менвилю, свалившемуся к его ногам.
— Дорогу, дорогу! — продолжали кричать товарищи Менвиля, которые пришли было в замешательство, но ободрились, увидев, что у них всего двое противников.
Однако эти двое оказались настоящими сторукими гигантами. Шпаги в их руках сверкали, точно огненный меч архангела: с каждым взмахом на землю падал человек.
— За короля! — кричал д’Артаньян.
— За короля! — вторил ему Рауль.
Вскоре этот клич подхватили мушкетеры, присоединившиеся к д’Артаньяну.
Между тем стрелки после временного замешательства пришли в себя и ударили по бунтовщикам с тыла, сбивая и опрокидывая все на пути.
Толпа, видя сверкающие сабли и льющуюся кровь, шарахнулась назад, увеличивая давку.
Послышались крики о пощаде, вопли отчаяния: то были последние возгласы побежденных. Осужденные снова попали в руки стрелков.
Д’Артаньян, приблизившись к ним и видя, что они бледны и полумертвы от ужаса, сказал:
— Успокойтесь, бедняги, вы не подвергнетесь ужасной казни, которой угрожают вам эти негодяи. Король присудил вас к повешению, и вы будете только повешены… Пусть их повесят.
В кабачке водворилась полная тишина. За отсутствием воды огонь был залит двумя бочками вина. Заговорщики убежали через сад. Стрелки потащили осужденных к виселице.
С этой минуты дело быстро пошло вперед. Палач спешил кончить с казнью и, не заботясь о соблюдении всех формальностей, в одну минуту вздернул на виселицу обоих несчастных.
Д’Артаньяна обступили со всех сторон, осыпая поздравлениями. Он отер пот со лба, кровь со шпаги и пожал плечами, глядя, как Менвиль корчится в судорогах.
Рауль отвел глаза от тяжелого зрелища, а д’Артаньян, указав мушкетерам на виселицы с казненными, проговорил:
— Бедняги! Надеюсь, они умерли, благословляя меня, что я избавил их от костра.
Эти слова долетели до Менвиля в ту минуту, когда он сам испускал последний вздох. Мрачная улыбка мелькнула на его губах; он хотел что-то сказать, но это усилие стоило ему жизни. Он скончался.
— О, как все это ужасно! — произнес Рауль. — Уйдемте отсюда, господин д’Артаньян.
— Ты не ранен? — спросил его мушкетер.
— Нет, не беспокойтесь.
— Экий храбрец! У тебя голова отца, а руки Портоса. Эх, если бы Портос был здесь, ему было бы на что полюбоваться! Куда он мог запропаститься, черт побери! — пробормотал д’Артаньян.
— Пойдемте же, господин д’Артаньян, — настаивал Рауль.
— Одну минуту, мой друг. Я сейчас получу свои тридцать семь с половиной пистолей и затем буду к твоим услугам… Дом действительно доходный, — прибавил он, направляясь к кабаку, — но я предпочел бы иметь что-нибудь поспокойнее и в другой части города.
XV. О том, как брильянт д’Эмери попал в руки д’Артаньяна
Пока на Гревской площади разыгрывалась вышеописанная кровавая сцена, несколько заговорщиков собрались у калитки, которая вела в соседний сад. Вложив свои шпаги в ножны, они помогли одному из товарищей сесть на ожидавшую в саду лошадь, а потом, точно спугнутая стая птиц, разлетелись в разные стороны: кто перелез через забор, кто проскользнул через калитку.
Всадник вонзил шпоры в бока лошади с такой силой, что она чуть не перепрыгнула через стену; как молния, пронесся он через площадь Бодуайе, затем по улицам, опрокидывая и давя встречных. Через десять минут он очутился перед дверью главного казначейства, дыша так же тяжело, как и его конь.
Услышав стук копыт по мостовой, аббат Фуке поспешил к окну и, высунувшись, крикнул всаднику, еще не успевшему соскочить с лошади:
— Ну что, Даникан?
— Все кончено, — отвечал тот.
— Они спасены?
— Нет, напротив, повешены.
— Повешены! — повторил аббат, побледнев.
Внезапно отворилась боковая дверь, и в комнату вошел министр Фуке с бледным, искаженным от горя и гнева лицом. Остановившись на пороге, он прислушивался к разговору, который велся через окно.
— Негодяи! — вскричал аббат. — Так-то вы дрались!
— Мы дрались, как львы.
— Вернее, как трусливые псы!
— Сударь…
— Сто хорошо вооруженных бойцов стоят десяти тысяч стрелков, захваченных врасплох. Где Менвиль, этот хвастунишка, уверявший, что он или победит, или умрет?
— Он сдержал слово, господин аббат: он мертв.
