Мишель Зевако - Любовь шевалье
День выдался очень жаркий, солнце палило немилосердно. Оказавшись на кладбище, Жак-Клеман очень расстроился, не обнаружив на могиле своего куста. Он спросил брата Тибо, куда подевался боярышник. Монах с достоинством объяснил, что цветы, скорее всего, унес дьявол, поскольку покойница уж очень много грешила.
Малыш задумался, слезы выступили у него на глазах, и он сказал:
— Ну и пусть!.. Я сделаю для мамы розовый куст… еще красивее, а к розам привяжу веточку орешника: его нечистая сила боится…
Малыш принялся вырывать с могильного холмика сорную траву. Монах стоял рядом, обливаясь потом, и торопил Жака-Клемана:
— Пойдем, хватит, пора в монастырь.
Брат Тибо снял скуфейку и вытер платком пот с лысины.
— Что-то мне нехорошо! — пробормотал монах.
И вдруг упал прямо на могилу, сраженный солнечным ударом. Его доставили в обитель, но он так и не очнулся. К вечеру брат Тибо умер.
Брат Любен провел остаток жизни в монастыре. Его считали святым, и он в обители как сыр в масле катался: и кормили его сытно, и поили вдоволь. Умер он в 1579 году, в своей келье, вечером, в окружении дюжины пустых бутылок. Горлышко тринадцатой он крепко сжимал в руке.
По Парижу распространился слух, что знаменитый брат Любен, чудотворец, в святости почил в монастыре. Целый день парижане чередой проходили мимо тела брата Любена. Лучшей эпитафией ему были слова парнишки по имени Браваш (в Париже полно таких мальчишек). Взглянув на телеса святого, Браваш воскликнул:
— Это и есть чудотворец? Да в раю такого стула не найдут, чтобы его выдержал!
За столь оскорбительные высказывания причетник едва не оторвал Бравашу ухо. Паренька пинками выгнали из церкви.
Жак-Клеман по-прежнему жил в обители, а когда ему исполнилось тринадцать, перешел в монастырь кордильеров.
Руджьери в кошмарные дни кровавой бойни не появлялся из своей лаборатории, часами сидя возле забальзамированного тела Марийяка. Он выписал из Италии прекрасную глыбу мрамора, из которой изготовили строгое надгробье. Звездочет распорядился высечь на нем одно лишь имя — имя своего несчастного сына: Деодат.
С тех пор Руджьери проводил дни в одиночестве, поглощенный своими исследованиями. Он бился над решением неразрешимых проблем… Ночи он проводил в башне, наблюдая за звездами, а дни — в мрачных раздумьях, устроившись в кресле и вперив застывший взгляд в одну точку.
Похоже, даже Екатерина в какой-то момент начала его опасаться. Она хотела вовлечь астролога в судебное разбирательство по делу Ла Моля и графа Коконнаса, которых обвиняли в колдовстве. Однако королева-мать страшилась, видимо, не столько Руджьери, сколько тех разоблачений, которые он мог сделать на суде. Потому флорентийца едва не отправили быстренько на костер, но Екатерина сама и спасла его, снова осыпала милостями, и астролог, надо думать, оказал королеве еще немало секретных услуг.
После Варфоломеевской ночи герцог де Гиз возвратился в Шампань (он был губернатором этой провинции). Маршал де Данвиль отбыл в Гиень, которой управлял. Генриху де Гизу было ясно, что Екатерина, получив поздравления от папы римского и короля Испании, торжествует… Но Гиз, разумеется, не отказался от своих честолюбивых планов. Покидая Париж, он оглянулся и погрозил Лувру кулаком:
— Ничего! Я еще вернусь!
Данвиль же, узнав, что его брат и Жанна де Пьенн поселились в замке Монморанси, впал в непонятное оцепенение и тяжко занедужил. Но его железный организм справился с хворью, а ярость и мечта о мести не позволяли Анри де Монморанси покинуть этот мир. И, уезжая из Парижа, он мысленно обратился к Франсуа:
— Я вернусь! Мы еще увидимся, братец!
Теперь же, читатель, заглянем в Венсеннский замок, королевскую резиденцию и королевскую темницу. Со времени ужасной резни в Париже, когда с ведома короля Карла IX были зверски убиты его гости, пролетел уже год, девять месяцев и шесть дней. Король был теперь очень одинок: Карла окружали интриганы, нетерпеливо ждавшие его кончины и открыто оскорблявшие государя. Он полностью передал бразды правления королеве-матери. Карл отлично знал, что все — мать, братья, придворные — полагают, что он слишком зажился на этом свете. А ведь ему было всего двадцать три года. Брантом [22] отмечает, что, перебираясь из Лувра в Венсеннский замок, король вскричал:
— Уж очень они меня ненавидят! Могли бы потерпеть, пока я умру!
В Венсенне, вокруг которого буйно зеленели густые леса, Карл немного успокоился. Но он очень боялся ночей… Как только король закрывал глаза, перед ним возникали тени людей, молящих о пощаде. Он мирно засыпал лишь тогда, когда старая кормилица, сидя у его ложа, рассказывала ему на ночь древние сказки о благородных рыцарях. Карл вел себя, как испуганный ребенок, которого нужно приласкать и утешить.
Он с удовольствием занимался в замке музыкой, обожал слушать хор и сам подпевал, приглашал музыкантов и подолгу толковал с ними об искусстве. Однако порой он внезапно переставал петь, резко бледнел и начинал трястись, словно в лихорадке. Те, кто видел короля в такие моменты, запомнили его шепот:
— Сколько крови! Сколько смертей! О Боже, прости меня, смилуйся надо мной!..
И он захлебывался слезами, после чего обычно начинался тяжелый припадок. После приступа король чувствовал себя измученным и несчастным… Почти каждый день Мари Туше наносила ему тайные визиты.
29 мая было для Карла мучительным днем. Всю предыдущую ночь он бредил, его терзали кошмары, и кормилица, как ни старалась, не могла успокоить его. Он дико рыдал и умолял призраков оставить его в покое. Лишь утром королю стало легче.
Итак, дивным летним утром 30 мая 1574 года Карл IX находился в своих апартаментах. Сгорбившись, он слонялся по комнате; его щеки ввалились, в запавших глазах горел лихорадочный огонь. Этот молодой человек выглядел как старик, проживший долгую нелегкую жизнь…
Король ежеминутно подходил к окну, приподнимал штору и без конца твердил:
— Она не приедет… кормилица, не приедет…
— Сир, гонца отправили лишь в семь, — напоминала старая кормилица, — а сейчас только полдевятого… она обязательно приедет.
— А д'Антрег? За ним послали? Где он?
— Уже здесь, сир. Ожидает за дверью.
Франсуа де Бальзак д'Антрег, юный дворянин, один из немногих искренне преданных Карлу людей, два дня назад по приказу короля был назначен губернатором Орлеана.
Орлеан! Родина Мари Туше!
Что же замыслил Карл IX? Скоро нам станет об этом известно, читатель…
В девять дверь в королевские апартаменты открылась. На пороге стояла Мари Туше с малышом на руках. Увидев ее, глаза короля просветлели от счастья. Мари передала мальчика кормилице, а сама кинулась к Карлу. Она похудела, побледнела, но вполне сохранила ту нежную неброскую красоту, которая делала ее неповторимой.
