Александр Дюма - Асканио
В самом деле, до сих пор Асканио не приходилось ни о чем беспокоиться: обо всем заботился Челлини, а юноша жил бездумно, создавал прекрасные произведения искусства и любил Коломбу. Он был подобен плоду на ветке мощного дерева, дающего ему все нужные для жизни соки.
И даже теперь, несмотря на отчаянное положение, его вера в учителя была безгранична. Если бы в тот миг, когда юношу арестовали или когда его вели в Шатле, он увидел бы Бенвенуто и тот пожал бы ему руку, говоря: «Не тревожься, сынок, я оберегаю тебя и Коломбу», — Асканио спокойно ждал бы в своей камере, уверенный, что двери и решетки тюрьмы, так внезапно захлопнувшиеся за ним, в один прекрасный день непременно распахнутся. Но откуда Бенвенуто мог знать, что его любимый ученик, сын его Стефаны, томится в тюрьме! Да если бы кому-нибудь и пришло в голову сообщить ему об этом в Фонтенбло, дорога туда и обратно заняла бы не менее двух суток; за это время враги Асканио и Коломбы могли натворить немало бед.
Не чувствуя поддержки друга, Асканио провел остаток дня и первую ночь своего заключения без сна; он то ходил взад и вперед по камере, то снова садился, то бросался на постель, застеленную чистыми простынями, что также свидетельствовало о привилегированном положении узника.
За весь этот день, всю ночь и все следующее утро ничего не случилось, если не считать обычных появлений тюремщика, приносившего еду. А часа в два пополудни, насколько заключенный вообще мог судить о времени, ему почудился где-то поблизости голос: слабый, чуть слышный шепот, в котором невозможно было разобрать слова, но все же было ясно, что это человеческий голос. Асканио прислушался, подошел к углу камеры, приложил ухо к стене, потом к земляному полу. Казалось, что шепот доносится из-под земли. Значит, его камеру отделяла от камеры соседа лишь тонкая стена или перегородка.
Часа через два голос умолк, и опять воцарилась тишина.
И вдруг среди ночи шум возобновился, только теперь это был не голос, а как бы глухие частые удары кирки по камню. Звуки доносились из того же угла; они не затихали ни на секунду, становясь все явственнее.
И хотя Асканио был поглощен своими мыслями, странный шум привлек его внимание; юноша сидел, не сводя глаз с угла, из которого он доносился. Время было позднее, не меньше полуночи, но Асканио, несмотря на бессонную ночь накануне, не помышлял о сне.
Шум нарастал; судя по времени, трудно было предположить, чтобы в тюрьме велись какие-нибудь работы; очевидно, кто-то из заключенных делал подкоп с целью побега. Асканио грустно улыбнулся при мысли о том, что, закончив работу, несчастный узник вместо свободы попадет к нему и сменит одну тюремную камеру на другую…
Наконец шум стал настолько явственным, что Асканио схватил светильник и подбежал к стене. Почти в тот же миг земляной пол в углу вздыбился, земля отвалилась пластом, и в отверстии появилась чья-то голова.
Асканио вскрикнул — сперва от неожиданности, затем от восторга, — и ему ответил не менее радостный возглас другого человека: это был Жак Обри. Асканио помог Жаку вылезти из дыры, и друзья крепко обнялись.
Разумеется, первые вопросы и ответы были бессвязны, но, обменявшись несколькими отрывочными фразами, приведя в порядок свои мысли, друзья стали разбираться в случившемся. Асканио, собственно, нечего было рассказывать, зато о многом надо было узнать.
Жак Обри рассказал обо всем: и о том, как он пришел вместе с Бенвенуто в Нельский замок, и как оба они услышали об аресте Асканио и похищении Коломбы, и как Бенвенуто словно безумный бросился в мастерскую с криком: «Живо, живо за работу!» — а он, Жак Обри, помчался в Шатле. А что произошло потом в Нельском замке, Жак Обри не знал.
За этой своеобразной «Илиадой» последовала «Одиссея». Жак рассказал о своих неудавшихся попытках попасть в Шатле, о разговоре с Жервезой, о допросе судьи, о штрафе в двадцать парижских су, о приговоре, поведал другу о встрече с Марманем в тот момент, когда он уже отчаялся попасть в тюрьму, и обо всем, что за этим последовало, вплоть до минуты, когда, пробив последний тонкий слой земли, он очутился в чьей-то камере и при слабом мерцании светильника увидел Асканио.
Тут друзья опять обнялись и поцеловались.
— А теперь, Асканио, поверь, нам нельзя терять ни минуты.
— Сначала скажи мне, где Коломба, что с ней? — спросил Асканио.
— Коломба? О ней я ничего не знаю; наверное, она у госпожи д’Этамп.
— У госпожи д’Этамп?! — вскричал Асканио. — У своей соперницы?
— Так, значит, это правда, что герцогиня любит тебя?
Асканио покраснел и пробормотал что-то невразумительное.
— Ну чего же тут краснеть! — удивился Жак. — Не каждому, черт побери, выпадает в жизни такое счастье. Подумать только: герцогиня! Да еще фаворитка самого короля! Я ни за что не стал бы отказываться. Но вернемся к делу.
— Да-да, — подхватил Асканио, — поговорим о Коломбе.
— О Коломбе? Ну нет, лучше о письме.
— О каком письме?
— О том, которое написала тебе герцогиня д’Этамп.
— Кто тебе сказал, что у меня есть письмо герцогини?
— Бенвенуто Челлини.
— А почему он сказал тебе об этом?
— Потому что ему понадобилось письмо герцогини; потому что оно ему просто необходимо; потому что я взялся раздобыть письмо; да только из-за этого я и пустился на все проделки, о которых сейчас рассказал!
— Но что собирается делать Бенвенуто с этим письмом? — спросил Асканио.
— А мне какое дело! Я ничего не знаю и знать не хочу. Бенвенуто нужно письмо, и я взялся его доставить — вот и все. Я добился того, что меня посадили в тюрьму, я добрался до тебя. Давай письмо, я передам его Челлини. Ну!.. В чем дело?
Вопрос был вызван тем, что Асканио вдруг помрачнел.
— Бедный мой Жак! — сказал он. — Дело в том, что ты зря трудился.
— Как это — зря? — вскричал Обри. — У тебя нет письма?
— Оно здесь, в кармане, — ответил Асканио, прижимая руку к груди.
— Так в чем же дело? Давай сюда, и я передам его Бенвенуто.
— Ни за что!
— Почему это?
— Потому что я не знаю, для чего оно ему понадобилось.
— Но с помощью этого письма он хочет тебя спасти.
— И, быть может, погубить герцогиню? Нет, Жак, я никогда не соглашусь бороться с женщиной.
— Но эта женщина хочет погубить тебя, Асканио, она тебя ненавидит! Впрочем, нет, она обожает тебя.
— И ты хочешь, чтобы в ответ на это чувство…
— Но ведь ты-то ее не любишь. Не все ли тебе равно, ненавидит она тебя или обожает? Да и кто все это заварил, как не она?!
— Что ты хочешь сказать?
— А то, что и тебя арестовали, и Коломбу увезли по приказанию герцогини.
