Мика Валтари - Императорский всадник
Он так торопился, что к его появлению слуги еще не закончили обмывать тело Агриппины. Проведя пальцем по ее ранам, Нерон восхищенно проговорил:
— Она до сих пор прекрасна!
В саду складывали дрова для погребального костра; убитую без обычной траурной церемонии положили на носилки и подняли на костер. Когда заклубился дым, я вдруг заметил, какое прелестное утро занимается над Баулами. Море отливало голубой синевой; пели птицы, и цветы в саду радовали глаз роскошью красок. Но улицы были безлюдны. Горожане, сбитые с толку происходящим, предпочитали не выходить из домов.
Погребальный костер еще дымился, когда в Баулы во весь опор примчался отряд трибунов и центурионов. Нерон увидел, как в растерянности разбегаются перед лошадьми солдаты из его охраны, и стал беспомощно оглядываться по сторонам. Однако всадники, спешившись, подбежали к императору и принялись громко славить богов, благо даря их за счастливое спасение Нерона.
Всадников прислал префект Бурр, решивший показать народу, как следует относиться к смерти Агриппины. (Сам Бурр не приехал, потому что чувствовал сильные угрызения совести.) Когда пепел покойной был собран и погребен в саду, Нерон приказал разровнять это место. Он не позволил насыпать могильный холм, ибо опасался, что он может стать местом поклонения для политических оппозиционеров.
Мы поднялись на вершину Баулинского холма и зашли в храм, чтобы принести богам благодарственную жертву, но в тишине святилища Нерону вдруг послышались звуки труб и жалобные стенания. Позднее он утверждал, будто над городом сгустилась тьма, хотя на небе вовсю сияло солнце.
Смерть Агриппины не явилась неожиданностью ни для сената, ни для народа. Все были уверены, что произойдет нечто из ряда вон выходящее, ибо в самую ночь смерти Агриппины над Римом пронесся небывалый смерч. Сенат рассчитывал, что Нерон помирится с матерью, и даже выделил деньги на жертвоприношения. Узнав же о «самоубийстве» Агриппины, сенаторы, можно сказать, вздохнули с облегчением, ибо покойницу ненавидело большинство из них. Ненависть эта была столь сильна, что сенат постановил причислить день рождения Агриппины к несчастливым датам.
Нерон опасался беспорядков, однако опасения его оказались совершенно беспочвенными: когда он наконец решился выехать из Неаполя, он был встречен как триумфатор. Сенаторы облачились в праздничные одежды. Женщины и дети благороднейших семейств приветствовали его хвалебными песнопениями и бросали весенние цветы на его пути. По обе стороны от дороги спешно выстроили помосты для зрителей.
Когда Нерон взошел на Капитолий, чтобы принести благодарственную жертву, Рим словно очнулся от кошмарного сна и с готовностью поверил в насквозь лживое сообщение Сенеки о самоубийстве Агриппины. Я думаю, сама мысль об убийстве матери казалась людям настолько ужасной, что они попросту гнали ее от себя.
Я вернулся в Рим раньше Нерона и сразу велел позвать к себе Клавдию.
— Я отомстил за тебя, — гордо сказал я. — Агриппина мертва, и я был при этом. Сын сам приказал убить ее. Слава Геркулесу, я оплатил свой долг. Теперь ты можешь больше не стыдиться своего прошлого.
В подтверждение этого я вручил Клавдии маленькую статуэтку Фортуны, которую забрал с ночного столика Агриппины. Но Клавдия смотрела на меня, как на чудовище; словно защищаясь, она закрыла лицо ладонями и в ужасе воскликнула:
— Я не просила тебя мстить за меня. Кровь на твоих руках, Минуций!
У меня на руке действительно была окровавленная повязка. Усмехнувшись ее испугу, я попытался успокоить ее и объяснил, что это вовсе не кровь Агриппины; просто в спешке я поранил себе палец мечом.
Но это ничего не изменило. Клавдия продолжала срамить меня, грозила всяческими карами и постоянно ссылалась на их Иисуса из Назарета — в общем, вела себя глупо и по-детски. В конце концов я не выдержал и накричал на нее:
Если все так, как ты говоришь, то я лишь орудие в руках твоего бога. Вообрази, что Христос наказал Агриппину за ее преступления. И к тому же евреи — самый мстительный народ в мире, я вычитал это в их Священном Писании. Так что зря ты льешь слезы по Агриппине.
Некоторые имеют уши, но не слышат! — гневно воскликнула Клавдия. — Неужели ты не понял ничего из того, чему я тебя учила?!
Взбешенный, я воскликнул:
Будь ты проклята, Клавдия! Ты самая неблагодарная женщина в мире. Я долго терпел твою болтовню о Христе, но теперь терпение мое лопнуло. Замолчи и немедленно убирайся из моего дома!
Господи, прости мне мой крутой нрав, — пробормотала Клавдия сквозь зубы. — Я совсем не владею собой.
Она ударила меня огрубевшими ладонями по обеим щекам, так что у меня зазвенело в ушах, а потом схватила за голову, пригнула к моим коленям и приказала:
— Ну же, проси у Небесного Отца прощения за свои ужасные прегрешения!
Самоуважение не позволило мне драться с ней. Кроме того, руки ее от долгого рабского труда стали еще сильнее. Я на четвереньках выскочил из зала, и Клавдия швырнула мне вслед золотую статуэтку Фортуны. Выпрямившись, я сердито топнул ногой, дрожащим от гнева голосом кликнул слуг и приказал им собрать пожитки Клавдии и выставить их за дверь. Затем я поднял статуэтку, левое крыло которой погнулось, и направился в зверинец, чтобы похвастаться своим подвигом хотя бы перед Сабиной.
Она встретила меня на удивление ласково и даже погладила по щекам, все еще пылавшим от пощечин. Сабина с благодарностью приняла золотую фигурку и вежливо, хотя и рассеянно, выслушала мой рассказ о событиях в Байях и Баулах.
— Ты куда более мужествен, чем я думала, Минуций, — проговорила она, — но тебе не следует рассказывать всем подряд о том, как это было. Главное — Агриппина мертва, и никто о ней не скорбит. А шлюха Поппея проиграла, потому что после сегодняшнего убийства Нерон ни за что не отважится расстаться с Октавией, если, конечно, я хоть что-нибудь смыслю в политике.
Ее слова удивили меня, но не успел я сообразить, что мне ответить, как Сабина нежно закрыла мне рот ладошкой и прошептала:
— Весна, мой милый Минуций. Птицы поют, цветут цветы, и земля содрогается от сладострастного рыка львов. Я вся горю. Не пора ли нам подумать о продолжении рода Флавиев, а также и твоего? Мне не кажется, что я бесплодна, и ты обижаешь меня, не желая разделить со мной наше брачное ложе.
Упрек ее был несправедлив. Мне даже пришло в голову, что все дело в моем рассказе о смерти Агриппины. Может быть, после случившегося я предстал перед ней в ином свете, а может, кровавые подробности убийства разбудили ее дремавшую чувственность, — разве мало на свете женщин, которые приходят в крайнее возбуждение, наблюдая за ужасами пожаров или за боем гладиаторов?
