Анатолий Брусникин - Девятный Спас
Допускать ушлую девку к князь-кесарю было никак нельзя. Тот, поди, давно забыл об опекунстве, а если напомнят, получит против помощника ещё один рычаг. Деньги от Сагдеева, восемьсот пятьдесят рублей, составляли мало не половину гехаймратова дохода. Без них остаться – концов с концами не свести. А поместье за минувшие годы стало богатое, дивно устроенное, нарядное.
Первая мысль, конечно, была: придушить соплячку собственными руками. Но это сгоряча. Не станет Василисы – вотчина в казну отойдёт, да и Ромодановский может пронюхать, ещё крепче за глотку ухватит.
Вторая мысль тоже была не очень далёкая: женить на девке сына. Приданое у ней завидное, продавать – уйдёт тысяч за двенадцать, если не за пятнадцать.
Но внутренний голос велел: думай ещё. И проворная мысль побежала дальше.
Царевна Софья, в постриге ставшая инокиней Сусанной, уже четыре года как отдала Господу свою упрямую душу, так и не покинув башни, в которую была заточена. Теперь она никому не страшна, разве что чертям, которым с ней, поди, приходится несладко.
Раньше довольно было бы шепнуть наглой девке Василиске: ты-де вот кто на самом деле, так что помалкивай и моли Бога, чтоб я тебя головой не выдал. Ныне этим не припугнёшь. Была она дочка государственной преступницы, а стала царская племянница. Что внебрачного помета, это неважно, времена пошли сумбурные, нечинные, на обычай и закон теперь не очень-то смотрят. Вон Катерина Василевская, царская полюбовница, вообще неизвестно каких кровей, а не сегодня-завтра царицей станет. Пётр Алексеевич дочек покойного брата Ивана отличает и осыпает милостями, хоть они тоже Милославского семени. С годами в государе развилась родственность, и новой племяннице он скорее всего только будет рад. Поэтому женить на девке Петюшу – это правильно, но не ради приданого, а из более дальних видов. Некое время спустя, случайно или ещё как, тайна Василисиного происхождения откроется. Надо будет прямо сейчас изготовить какое-нибудь о том письмо почерком покойного Матвея Милославского, сделал себе памятку Зеркалов. Сомнений не возникнет, довольно на девчонку посмотреть: вылитая Софья в юности, только костью потоньше, и брови в деда Алексея Михайловича, у самого Петра такие же.
А вышло все оно вот как, тут же сочинил Автоном. Девятнадцать лет назад, тайно родив дитя, Софья повелела своему родственнику князю Матвею Милославскому спрятать у себя девочку. Гехаймрат Зеркалов об этом и знать не знал, обнаружил секрет по случайности, разбирая бумаги покойного зятя. И, будучи верным государевым слугою, почёл своим долгом донести… Нет, не Ромодановскому – тот, собака, слишком хитёр, а прямо государю. Дело-то августейшее. Надо только хороший миг подгадать, когда Пётр Алексеевич будет весел, но только не спьяну, а сотрезва.
Сынок Петюша окажется супруг царёвой племянницы. Пред ним откроется любой, самый высокий карьер, а сам Автоном, царский свойственник, будет князь-кесарю уже не по зубам. Хорош план? Ещё бы!
Но тароватая мысль сим не удовольствовалась, понеслась вскачь в новые пределы.
А ведь государь своих племянниц, дочерей Ивана, пожалуй, не по сердечной привязанности к себе приблизил. Сердце у Петра Алексеевича на обычные человеческие чувства неподатливо. Тут государственный интерес и большой политик. Поговаривают, что через сих принцесс желает его величество породниться с европейскими дворами. Многие, особенно из числа небольших германских потентатов, рады заручиться столь могущественным союзником. Племянниц у царя только три, все нехороши собой и скучны умом. Василиска же бойка, сметлива, бешена нравом. Наверняка полюбится царю, ибо он и сам таков. Зачем же обрубать ей крылья браком со скромным дворянином? Ежели государю её незамужней преподнесть, профит может получиться ещё выгодней, ибо тут уже выйдет не приватное дело, а польза державе. Ну и себе, конечно.
Перво-наперво нужно Василису удочерить законным манером. Она сирота, Автоном её опекун и родной дядя, дело обычное. Имение оставить в личном владении княжны, чтоб Ромодановский не заподозрил своего помощника в корысти. А выждав некое время и улучив хороший момент, объявить, кто она, оказывается, на самом деле. Глядишь, в недалёком будущем станет Зеркалов не только царю свойственник, но и какому-нибудь иноземному принцу тесть. На этаком постаменте можно и себя вознести, и Петюше дорогу проложить.
Пока всё это готовится, надобно деревенской запустёхе-сарафанщице придать столичного лоску, чтобы не ударила в грязь лицом перед своим истинным, августейшим дядей. Научить танцам, немецкому да французскому языку, политесному обхождению. Как её такую, с косой до пояса, с цыпками на руках, с рыжей от ветра и солнца кожей предъявишь его величеству? Алмаз требует огранки.
Весь этот головокружительный прожект составился у Автонома Львовича почти что в один миг. Казалось бы, только что сидел Зеркалов, подперев голову и страдая, что сын ничего об иконе не вспомнил, да ещё девчонка бунтует, угрожает дохода лишить. И вдруг распрямился, глаза засверкали.
Самым главным в себе даром он почитал вот какой: никогда не опускать рук, ибо умный человек из всякой прорухи сумеет извлечь пользу и обратит поражение в победу. Нужно лишь вовремя углядеть променирующую мимо Фортуну, ухватить её, беспутницу, за шелковый подол и держать крепко, не выпускать.
Но истинного маневра, которым приблизилась к нему Фортуна, три месяца назад Автоном Львович ещё не понимал и понимать не мог. Великий поворот судьбы начал ему открываться лишь с позавчерашнего дня, когда он вернулся из поездки в Суздаль с пустыми руками, усталый и мрачный. Все его мысли были о стрелецком заговоре, который никак не получалось зацепить за ниточку. Если б удалось схватить преступников, он уже знал, какой попросит награды от князь-кесаря. Пусть бы отпустил с донесением в ставку к государю. Самый лучший случай, доложив его величеству об успешно раскрытом заговоре, пасть в ноги и объявить о чудесно найденной царской племяннице.
Всё для этого было уже приготовлено: и указ об удочерении, Ромодановскому на подпись (в этакой малости он триумфатору не откажет), и подложное письмо, якобы обнаруженное в бумагах князя Матвея.
С того мига, когда запылённый после дороги гехаймрат въехал во двор своего дома, Фортуна, будто гулящая девка, сама подцепила Автонома Львовича под локоть и уже не выпускала, тащила за собою со скоростью, от которой захватывало дух. Лихое счастье бросало Зеркалова то в одну сторону, то в другую.
Сначала он был ошарашен известием, что за время его отлучки сыск по заговору стронулся с места. Главарь определён – Фролка Бык, старинный знакомец ещё по Стрелецкому бунту. Добыто секретное письмо из шведского лагеря кому-то из иностранных резидентов. А лучше всего, что о сем последнем событии Попов ещё не успел доложить князь-кесарю, хотя мог бы. Это позволяло гехаймрату взять первую заслугу на себя и самолично возглавить дальнейшее расследование, которое сулило великие выгоды.
